Тупой конец Гунгнира гневно ударил в пол.
— Они безумны!
— Быть может, — пожал плечами Локи. — Но, как ведомо могучему Асу воронов, мои соплеменники очень упрямы.
— Кто внушил им это? Кто наслал на них эти сны?
— Те, кто явился в наш мир, разумеется. Разве это не ясно? — пожал плечами Локи. Поправил огненно-рыжие кудри, способные обращаться в языки пламени.
— Зачем?
— Мудрый ас спрашивает об этом беспутного Локи?
— Да. Зачем им, могучим, навевать какие-то сны каким-то великаншам?
— Значит, не столь уж они и могучи, — развёл руками бог огня. — Разве не родились Древние Боги от самых первых искр дыхания истинного Творца, что превыше всех нас? Разве не Древним Богам отданы были в управление срединные миры, чтобы блюли они порядок и честь? Так почему же мы должны дрожать перед какими-то пришельцами? Тем более, если им потребна помощь троллквинн? А если это обман, то опять же — обманывать пристало слабым. Сильные берут всё и так, не унижаясь до лжи. Как тебе это моё рассуждение, Ас воронов?
— Оно мне по душе, — честно ответил Старый Хрофт. — Хотел бы в это поверить, потому что тогда у нас действительно есть шанс… пасть, как велит судьба, в далёкий день Рагнаради. Но как руны великанш возымеют власть над пришлецами?
Локи покачал головой.
— Мать не открыла мне этого.
— Что ж, она и без того поведала тебе немало. Благодарю, мой младший брат.
— Не стоит благодарности, старший, — бог огня дёрнул плечом. — Быть может, мне это зачтётся, и Скади не станет хотя бы вешать змею у меня над лицом.
Старый Хрофт ничего не ответил. Локи понимающе усмехнулся, развёл руками, поклонился. И скрылся в темноте.
(Комментарий Хедина: да, о том, что «до дня Рагнаради оставались ещё бездны времени», я слышал не раз. Начиная с того самого момента, когда Отец Дружин показал мне восьминогого Слейпнира, о котором мне кое-что довелось читать. Обрывки, не более того, да притом ещё и далеко не комплементарные. Именно с той памятной беседы началось моё ученичество у Хрофта, ученичество, которое… впрочем, обо всём по порядку.
Не знаю, как я бы сам поступил с Локи, будь я персонажем пророчества вёльвы и грози мне роковая битва. Хотя по положению обязан знать. Пророчества ныне — любимейшее оружие Спасителя, его конёк, его средство обойти Закон Равновесия; вернее, конечно, не полностью обойти, но изрядно задержать его ответ. И не знаю, что стал бы делать на месте бога огня, получив такое известие. Впрочем, надежда всегда умирает последней. Локи, однако, был достаточно наказан уже и своими чудовищными детьми…
И ещё, когда я читаю о нём, то невольно всегда на память приходит Фелосте. Нежная Фелосте, недрогнувшей рукой отправившая всё наше Поколение, за исключением лишь меня, Ракота и Сигрлинн, прямиком в лапы Смерти. Что-то ощущается общее.)
IV
Советы мои,
Лоддфафнир, слушай,
на пользу их примешь,
коль ты их поймёшь:
с тем, кто хуже тебя,
спорить не надо;
нападёт негодяй,
а достойный уступит.
Семь рун, семь довесков к ним. Семь новых знаков в итоге. Пустая руна с крошечным «одалем» в середине — это ведь тоже новый символ.
Новые руны надлежало вырезать. Вырезать, окрасить и постичь.
А потом надлежало спросить новые руны, спросить так, чтобы они ответили. И этого в Асгарде не сделает никто, только он, Отец Дружин, Старый Хрофт, бог Один. Покажи руниры Локи — хмыкнет, головой покачает и пойдёт себе дальше, петь весёлые песни очередной красотке, не обращая внимания на слёзы Сигюн, верной своей жены. Покажи их Тору — старший сын вздохнёт огорчённо, разведёт руками, склонит голову, мол, прости, отец, что огорчаю тебя, но мне б уж лучше какого ни есть гримтурсена, мне б лучше в бой.
Нет никого, кто встал бы рядом с тобой, бог Один. Кто ведал бы руны так же, как ты. У всех асов свои дела, кто заботится о пахарях, кто о рыбаках, кто об охотниках, кто помогает жёнам разрешаться от бремени, а его, Одина, долг — ведать руны. И, поскольку ничто не изменится в семье асов до самого дня Рагнаради — то нет нужды в ком-то ещё, знающем эти тайны.
Ночь длится над Асгардом, непривычно тиха Валгалла. Один сидит, склонившись над рунирами. По всем правилам выжжены они на чистых дощечках заветного вяза, вырезанных из сухих, сброшенных им ветвей. Выжжены раскалённым в пламени остриём Гунгнира. Пламя тоже особенное, не простое: разожжено из углей, принесённых самим Отцом Дружин от пределов Муспеля.
Новые руниры разложены кругом. Семь их, по числу вступивших во владения асов врагов. Старый Хрофт медленно подносит каждую к глазам, шепча слова наговора, измысленного им самим — в долгие годы блужданий по Митгарду, долгими северными ночами, когда к нему приходили лунные волки, делясь великой песней своего великого предка.
Он, Лунный Зверь, свернувшийся там, в недоступных небесах, первомаг, рождённый в один миг с Хьёрвардом и вместе с ним же и долженствующий сгинуть. Его сила велика, его волшебство глубоко, как океанское дно, где дремлет Йормунганд; он щедро делится с теми, кто способен его услыхать.
Пустая руна с крошечным «одалем» в середине. Знак главного среди «них». Главного, не главной. Чем дольше всматривается Один в мягкую желтовато-белую поверхность деревянного кругляша, тем яснее представляется ему могучий воин, под стать Тору, с глазами, лишёнными зрачков, залитыми сплошным белым огнём.
Вожак, предводитель, первый среди равных. Поверхность руны словно растворялась, открывалось неведомое окно, подчиняясь льющимся словам наговора. Губы Старого Хрофта произносили их словно сами собой.
Руна открывала дорогу ко вражьему вождю. Сильна магия Хьёрварда, верны вырезанные под его небом руны — и верно прозрение великанов.
Верно ли?
Нет, не сомневайся, Отец Дружин. Лаувейя, сама того не желая, вложила в твои руки могучее оружие. Надо лишь понять, надо лишь построить, соткать незримого двойника Гунгнира, что устремится для первого и последнего удара сквозь открытые Пустой руной врата.
Никогда раньше Старому Хрофту не приходилось прибегать к подобному. На всех — или почти на всех — врагов хватало неотразимого Мьёлльнира. Но теперь — совсем иное.
Он до рези в глазах всматривается, глядит сквозь Пустую руну. Сквозь клубящийся туман проступают очертания могучих, бугрящихся мышцами плеч, гордо вскинутой головы, на щеках, кажется, словно бы лежит отблеск источаемого глазами света.
Голова медленно поворачивается, и взгляд Хрофта вдруг сталкивается со взглядом обладателя огненных глазниц.
В грудь словно ударяет комлем бревна или даже стенобойным тараном. Хрофта швыряет на пол, он валится, изо всех сил пытаясь уберечь от падения драгоценные руниры, только сейчас начавшие чувствовать тех, на кого нацелены. Рот полон крови, боль устремляется вниз, от плеч, и пальцы словно вспыхивают, подобно хворосту в очаге. Страшный лик парит над пиршественным столом Валгаллы, и взгляд пустых, залитых белым пламенем очей неотступно следит за хрипящим на полу Хрофтом.
