Верэн оглянулась на своего спутника, поймав уже на излете его странную улыбку. Точно бабочку. И та резанула по сердцу лезвием опасной бритвы. И можно сколько угодно обманывать себя и убеждать, будто интерес Берта Балгайра отличается от любопытства охотника за мотыльками в романтическую сторону, но на самом-то деле всё именно так, как подсказывает небольшой, но горький опыт неразделенного чувства.
Сельские девушки созревают рано. На жирном молоке, на ароматном сыре, на мамкиных пирогах и легком яблочном вине оно и немудрено. Солнце и морской ветер горячат молодую кровь, толкая на поиски любви, а стало быть, прямиком в объятия пылких парней. Что ни весна, то новый переполох — очередной взбешенный отец семейства, углядев у дочери все признаки своего скорого и неизбежного дедовства, берет в руки дробовик и отправляется к «герою». Впрочем, до кровопролития никогда не доходит. Какая ж свадьба без жениха, верно?
Верэн уродилась в малорослую материнскую родню и только совсем недавно обрела женские округлости. А в пятнадцать, когда у озаннских барышень самый любовный возраст, она всё ещё смотрелась ребенок ребенком. Опять же, книги, которыми снабжала Верэн школьная учительница словесности, сделали свое черное дело. Книги для девичьих умов губительны — это всем известно.
Безответные страдания по самому красивому юноше в Озанне, к счастью, остались незамеченными трудолюбивой родней, и они же научили девушку воистину охотничьей зоркости в отношении намерений мужчины.
И хоть глаза закрывай, хоть уши затыкай, но сразу же понятно, что Берту Балгайру очень нравятся её робкие заигрывания, но всерьез он пассажирку «Келсы» не воспринимает. Она для него… что-то непонятное. Пока непонятное.
— Ты там уснула что ли, куколка?
«Думать — занятие мужское, у девок от мозгов вред один и головная боль», — говорил папаша Раинер. Не на шутку задумавшись, Верэн сразу поскучнела, радость её померкла, а виски налились свинцовой тяжестью. Она жалобно всхлипнула.
— Голова болит.
— Гроза потому что идет. Пойдем-ка отсюда.
— А…
— Да насмотришься еще на Скалу. Вот хотя бы через пару дней…
Обратно к дому Лив, куда пожелал сопроводить её Берт, девушка плелась на ватных непослушных ногах. Ведь не куда-то, а в дом к сопернице — разозленной, недовольной по какому-то очень серьезному поводу и к тому же облеченной властью женщине, которую с контрабандистом связывали долгие годы отношений.
Память потому и зовется девичьей, что девам, засмотревшимися в хитрые глаза всяких пройдох, свойственно забывать о самом главном, о Другой Женщине
Глава 9
Ланс. Эспит
После сытного обеда у лорда Тая неплохо было бы прикорнуть на одном из лонгшезов, выставленных на террасе, чтобы переждать тягостную жару. Откинуть голову на маленькую подушку-думку и смотреть на окружающий мир исключительно через запотевшую призму стеклянного кувшина с лимонадом. Ланс тоскливо оглянулся на недосягаемое лежбище, приготовленное для хозяина. Орва как раз стелила пестрое покрывало.
«Какие любопытные здесь узоры», — невольно отметил археолог.
На зрение он никогда не жаловался, а потому прекрасно рассмотрел в причудливом сплетении маков, астр, барвинков и анемонов с ивовыми веточками и листочками плюща маленькие белые косточки, гладенькие, будто вышитые шелком. Мышиные, что ли?
«Цветочки и косточки, косточки и цветочки», — думал Ланс. Если бы эспитцы были отдельным народом, то символика растений имела бы смысл. Причем самый что ни на есть зловещий.
Лэйгину отчаянно захотелось вернуться для более детального знакомства с местными символами, но Лив так уверенно маршировала впереди, что догнать её, не переходя на бег, было невозможно.
Легкий ветерок играл листвой, но вместо прохлады нес лишь стойкий запах цветов. Кругом, повсюду что-то зеленело и цвело. На каждом подоконнике возлежал ящик с петуньями, а на ступеньках крыльца выстроились пузатые горшки с самшитовыми кустиками, фикусами или декоративными пальмами. И всей этой благоухающей красоты приходилось слишком много на каждую пядь земли, чтобы оценить тягу островитян к цветущим растениям как достоинство, а не как изощренное издевательство.
— А колодец у вас есть? — спросил вдруг Ланс, едва шевеля пересохшими губами.
— Отравить нам колодец решили?
— Нет. Пить очень хочется.
— Сейчас вы напьетесь, — мрачно посулила эмиссарша.
И обещание свое сдержала. В первом же на их пути коттедже хозяйка угостила страждущего большущей чашкой холодного терпковатого чая. И пока Лив вела расспросы по существу дела, у Ланса появилась возможность осмотреться. Лучше бы он этого не делал, честное слово.
От пестроты ковриков, салфеток, скатертей тут же зарябило в глазах. Казалось, милейшая госпожа… как там её бишь? Матэи! Так вот она отчего-то решила, что сочетание оранжевых чехлов на креслах с салатной краской дверных косяков и синих подушечек идеально гармонирует с ярко-розовыми шторами. Это не считая половичков дикой расцветки и статуэток лиловых безумных кошечек. У каждой скульптурки в когтях имелось по дохлой мышке. Причем, если кошки были какие-то карикатурные, то мышки исполнены во всех анатомических подробностях.
— Вам нравятся мои скульптуры? — спросила Матэи, заметив, что гость глаз не отводит от фигурок. — Я сама их леплю. Правда, они миленькие?
— Очень… очень милые, — хрипловато выдавил из себя Ланс.
Этой скромной похвалы хватило, чтобы добрая госпожа Матэи налила ему еще полчашечки из удивительно (в сравнении с остальными предметами интерьера) изящного чайника, расписанного ветреницами.
— Пейте, пейте, милый Ланс, на улице сегодня такая жара, — промурлыкала хозяйка и, не удержавшись, укорила эмиссаршу: — Что же вы нашего гостя так измучили, дорогая?
Лив, видимо, и сама чувствовала себя неважно, потому что одарила авторшу злодейских кошечек недоброй улыбкой.
— Пейте, пейте, Лэйгин, у вас же жажда, — проворчала она.
— А хотите, я вам подарю одну скульптурку? — не унималась Матэи. — Какая вам больше нравится? Выбирайте, какая на вас смотрит?
Лиловые кошки смотрели прямиком на Ланса, все как одна, плотоядно, словно на еще одну мышь, которой нужно кишки выпустить или, скажем, прокусить основание черепа.
— О! Я вижу! Она — ваша!
И в руках у Ланса очутилась хвостатая красотка непередаваемо сливового оттенка, с глазами оранжевыми от ненависти ко всему человечеству. Свою мышь она разорвала пополам, отчего когти у неё окрасились в алый цвет.
— С…спасибо…
Отказать добрейшей госпоже Матэи упившийся чаем мурранец не посмел. Подарок одновременно очаровывал и отталкивал своей откроенной жестокостью. Мертвая мышь натурально разинула пасть в последнем… крике? Писке? Вопле? И взгляд её тоже, между прочим, устремлен был на нового владельца. Словно предупреждал о чем-то важном…
