— Девчонка легкая, — Берт улыбнулся, как всегда ничего не отрицая, но и не признаваясь. — Ее несложно вынести даже через окно. Но портить твой дымоход — это слишком изощренно, Лив. Теперь ведь не зима.
— Верно… — медленно проговорила Стражница. — Лето. И Летний фестиваль. Будь любезен, подними руки так, чтобы я их видела.
— Иначе ты меня пристрелишь?
— Я выстрелю, Лазутчик. Тебе под ноги. А с крыши ты упадешь сам.
— Ты тоже становишься изощренней раз от раза, — он послушно поднял руки и неспешно повернулся, глядя куда угодно — на предрассветный горизонт, на жемчужные волны и легкие полупрозрачные облака — только не на нее. — Это ведь я приучил тебя бить первой.
— О да. Я помню.
— Почему, Лив? Ведь это шанс, совсем неплохой шанс для всех нас. Зачем ты защищаешь этого мурранского Мотылька? Это ведь совсем не твоя роль, защищать кого-то. Твое дело — стеречь, не впускать и…
— И не выпускать, — она договорила за него и присела на конек крыши, положив пистолет на колени. — И твой второй вопрос неверен. Правильный вопрос — «почему», а не «зачем».
— Ты позволишь мне тоже присесть? Благодарю. Итак, почему? Мы ведь никогда об этом не говорили.
Лив смотрела на то, как он садится на верхнюю ступеньку лестницы, свесив ноги в легких эспитских сандалиях, как беспечно болтает пятками над краем, рассуждая при этом о совсем не пустяковых вещах. В этом был весь Берт, влекущий и отвратительный одновременно. И где же он припрятал оружие?
— Не говорили и теперь не станем, — проворчала женщина. — Тысяча лет пустого трепа ничего не изменила.
— Не только трепа, Лив, — тонко улыбнулся Берт.
— О да, не только, — она хмыкнула. — Все еще надеешься соскочить за чужой счет, Лазутчик? Как всегда? Ну, а я не надеюсь. Пустая трата времени и сил. И жизней, чужих, как водится. Вот разве что узнать, что же я такое совершила там, в Калитаре, раз меня приковали…
— К Острову?
— К тебе! — взъярилась Овчарка. — К тебе, будь ты проклят! Грязная крыса, лазутчик и вор. И еще убийца.
— Может, ты влюбилась в меня и сама себя обрекла на это, — Берт пожал плечами, не удосужившись даже обернуться. — Так что некого винить. Судьба! — и сплюнул вниз, внимательно проследив полет плевка.
— В задницу судьбу. Если у Мотылька не получится, я пристрелю тебя хотя бы для того, чтобы дожить остаток этого круга спокойно.
— О… А как же наша вечная любовь, Стражница?
— Любовь… — в устах Лив это прозвучало грязным ругательством. — Любовь, как же. Вторая после Келсы. Вечно вторая, вечно другая. Если мне так погано, то что же ты сделал с ней?
— Я не помню, — тихо ответил рыжий контрабандист. — Не помню даже, имя это или название. Только слово, даже не тень… Что проку в одном слове?
Лив потерла лоб и вздохнула:
— Можешь мне поверить, такие вещи чувствуются. Если я — вторая, то где-то должна быть Первая. Так что это определенно имя.
— Тогда… Почему она не возвращается? Как ты думаешь, Лив?
— Может, и возвращалась, да ты не узнал. Сам знаешь, некоторые по несколько кругов подряд пропускают. А может, не суждено, — отрезала женщина, а потом вдруг призналась: — Я бы многое отдала за возможность никогда больше тебя не видеть, Берт, но только не память. Если уж ходить по кругу, то с открытыми глазами. Но ты… Ты ведь можешь уехать и не возвращаться! Это мы все, как сказочная нежить, прикованы к своим гробницам и не в силах их покинуть, а твоя могила — море. Везде, где оно шумит, ты сможешь оставаться живым. Зачем ты все время возвращаешься, Берт?
— Я боюсь, — он вздрогнул. — Веришь ли, я просто боюсь. Вдруг пропущу что-то… кого-то важного. Но ты права. Если не дано освободиться, то хотя бы узнать, за что. Вот почему морские и подземные должны получить мурранца. Это шанс…
— Не скули! — Лив оскалилась. — Не жалобь меня! Вот тебе выбор, прямо сейчас, Берт-Лазутчик: либо после Фестиваля ты уедешь и не вернешься, либо я пристрелю тебя, не сходя с места. И остаток дней проживу спокойно, не оглядываясь на каждый шорох. Оно того стоит, я считаю.
— Согласен, — кивнул Берт. — Оно того стоит. Я попытаюсь, Лив. Но взамен…
— Мурранец уже в лабиринте, — усмехнувшись, сообщила она. — Вошел туда по доброй воле и с открытыми глазами. Сам. И в трезвом уме, что важнее. Я открыла ему дверь и посветила на прощание. Ждите теперь, что он вам принесет.
— Ты ему рассказала. А он — поверил?
— Так или иначе, но там, в темноте, у него будет возможность проверить мои слова, — Стражница поднялась и отряхнула юбку. — Убирайся.
И без особенной опаски повернулась к нему спиной. Нож под лопатку — не самое худшее, что может случиться со Стражницей, видят морские и подземные! Гораздо хуже показать врагам… другим, всем прочим… лицо, такое, как было сейчас у Лив дамы Тенар.
Ланс. Эспит
Вот всегда бы так отправляться в неизвестность — с керосиновой лампой и запасом топлива, с веревками, водой и едой. Не исключено, что дама Тенар много лет ждала такого залетного молодца, вроде Ланса, заранее приготовив все, что может ему потребоваться в подземельях. Потому что снаряжение выдала, как хороший армейский интендант, не тратя лишней минуты на поиски.
Обошлись без сентиментальных прощаний и напутственных слов. Но сделав несколько десятков шагов по темной кишке коридора, Ланс обернулся. Нет, он знал, кого увидит, но хотелось еще раз убедиться. Вслед ему смотрела Другая.
«Странно, что понадобилась ведьминская отрава, чтобы я её узнал», — удовлетворенно подумал археолог.
Лэйгин примерно вычислил момент, когда его угостили вытяжкой из местных травок впервые. У лорда Эспита, конечно. Не в спиртном, а в воде, которой запивался виски. Постарался ли Варден Тай самолично или это дело рук его домоправительницы, уже не имеет значения. Все эспитцы поучаствовали в превращении чужака в марионетку. Как там объяснила Лив: «Настроить разум на нужную волну, раздвинуть границы»? Это так мило с их стороны, право же.
Теперь-то границы восприятия у Ланса Лэйгина так широко раздвинуты, что конца и края не найти. Полезут ли изо всех щелей чудовища, материализуются ли фантазии, или же он набредет на огромную кучу сокровищ с черепами вперемешку — ничему не придется удивляться. Возможно всё. Так дама Тенар и сказала.
Ланс не знал, чего ожидать, а посему его больше занимала мысль о возможной встрече с морскими и подземными. Боги, древние боги — это такая штука… Боязно как-то и непривычно для цивилизованного человека, привыкшего, что боги либо выдумка древних, либо идолы слаборазвитых народов.
Что ж, Эспит — остров, испытывающий на прочность не только разум, но и убеждения.
Боги… Боги, это даже очень любопытно, если вдуматься.
И по мере того, как Лэйгин шел по узкому темному проходу, пронизывающему скальную породу, у него не осталось ни сожалений, ни обид на коварных островитян, ни страха. Все эти чувства остались где-то на поверхности, там, где начинался новый день, второй день Летнего фестиваля.
