— Не знаю, смогу ли… у меня так много дел здесь… — она колебалась.
— Это просто, — легко сказал он. — Я сам отвезут тебя на Гонолулу. Пожалуйста, Фил. Ты нужна мне. — Он крепко сжал ее руку. — Я никому и никогда не говорил этих слов. А тебе говорю. Поедем со мной, Фил. Я клятвенно обещаю привезти тебя обратно, в Сан-Франциско в понедельник.
Как она может отказать этой мольбе? Она слишком хорошо знала, что такое быть одной.
— Ох… Ну, ладно. Только никаких условий! — сказала Фил, мысленно надеясь, что поступает правильно.
Махони явно не понравилось, когда она позвонила и сообщила, что улетает на Гавайи на уик-энд.
— А ты уверена, что это нужно? — тревожно спросил он. — И это после всего того, что ты мне о нем рассказала?
— Он пообещал исправиться, Махони. Что я могла сделать? Мне правда кажется, что ему нужно поговорить, только поэтому я и еду. Я очень нужна Брэду.
Махони кивнул:
— Ладно, но все это очень уж похоже на уловку.
— Мы так здорово провели вчерашний вечер, Фрэнко, — нежно сказала Фил. — А ты хороший танцор.
— Это только один из моих талантов, — мрачно сообщил он. — Остальные я не собираюсь демонстрировать тебе.
Фил засмеялась:
— Только не говори, что ты будешь по мне скучать.
— А кто тебе сказал, что я собираюсь? — ухмыляясь, ответил он, потом, вдруг сразу посерьезнев, добавил: — Слушай, Фил, береги себя, а? Этот парень кажется мне не совсем заслуживающим доверия.
— Не волнуйся. Он вполне здоров, как ты или я, если можно так сказать. Передай привет Коко. Я позвоню тебе, когда вернусь в понедельник.
— Ладно.
Он уже собирался положить трубку, как вдруг вспомнил:
— Док, а какая марка автомобиля у мистера Гавайи?
— «Порше 938». Черный. А зачем тебе?
— Да, просто так, — ответил он.
«Так-так, — сказал он себе, направляясь к кофеварке, — интуиция меня не подвела. Мистер Гавайи шпионил за ней прошлой ночью». Махони вспомнил, как Фил прильнула к нему, когда они поднимались по ступенькам в дом и как он обнимал и целовал ее. Он присвистнул, подумав о грозной ревности мистера Гавайи. Оставалось надеяться, что Фил знает, что она делает. А он попробует проверить, если выдастся свободное время, есть ли что-нибудь компрометирующее на Мистера Гавайи.
Глава 26
Дети были выкупаны и уложены. Они так шумели перед сном, что Би подумала про себя, как настоящая мать, что наконец, к счастью, наступила долгожданная тишина.
Было десять часов. Она была одна. Накрыв клетку с попугаем одеялом, она прислушалась, как он сонно бормочет, сидя на жердочке. Потом, взяв конверт с секретами семьи Леконте, Би отправилась на кухню, налила себе чаю и села за стол. Она смотрела на конверт. По некоторым причинам ей не очень хотелось узнавать секреты, которые в нем заключены.
Пуш шумно полакал из миски, потом улегся у ее ног. Кухонные часы медленно отсчитывали время. Мягкий ночной бриз врывался сквозь открытое окно, и где-то вдали слышалась песня ночной птицы. Черный дрозд? Или соловей? Она прислушивалась к обычным летним звукам ночи: пению цикад, кваканью лягушек. Вилла погружалась в сон.
Би больше не могла ждать и вынула бумаги из конверта. Письмо было написан самим Жаном Леконте, или Джонни, как называла его Нэнни Бил.
Вздохнув, Би стала читать:
«Я пишу о событиях, которые лучше было бы забыть, и я возвращаюсь к ним только по просьбе Нэнни Бил. «Для потомков», — сказала она, имея в виду будущих Леконте, которые останутся после меня и предъявят права на наследство.
Себе я не ищу выгоды, но Нэнни Бил настаивает, что они имеют на это право. Но, так как мне уже двадцать семь и я не женат, возможность наследников представляется мне сомнительной. Но я думаю, Нэнни знает, о чем говорит. И на тот случай, если мои мифические потомки пожелают узнать правду, я должен сделать то, о чем она меня просит. Итак, начну сначала, с того, что для меня значит Нэнни Бил и вилла «Мимоза».
Би вздрогнула всем телом. Это уже было. Она знает эту историю, кто-то рассказывал ей, так живо, что она все ясно представляла себе. Нужно было только одно: чтобы слова Джонни Леконте отомкнули ее память.
«Когда ты — маленький ребенок, тебе иной раз вовсе не важно, как выглядят люди. Ты запоминаешь звук их голоса, или их походку, или запах. Нэнни Бил была первым человеком в моей жизни и первой женщиной, которую я любил. Она была мне матерью, другом, помощником и строгим телохранителем. А свежий, крахмальный запах ее белого фартука — мое первое воспоминание в жизни.
Она была маленькой, кругленькой с прямой спиной. Так я запомнил ее, собирающуюся на нашу ежедневную прогулку. Она надевала шляпу, темно-синюю зимой и из бледной соломки летом, и строго повторяла мне: «Запомни, Джони, леди всегда должна носить шляпу!» Затем она просто прикалывала ее к волосам булавкой с голубым стеклянным шариком на конце. Мне всегда казалось, что Нэнни сейчас закричит, уколовшись булавкой, но она была мастером своего дела, и этого никогда не происходило.
Летом она носила крепкие плетеные туфли на высоких каблуках. У нее была специальная паста, которой она забеливала их, и иногда она позволяла мне их чистить. Я помню, что когда туфли высыхали, они испускали облачко белой пыли при каждом шаге.
Я думаю, ей было пятьдесят с небольшим, но мне она казалась не имеющей возраста. Конечно, я сравнивал ее с горничными, и они казались мне ближе по возрасту, чем она. У нее было приветливое лицо, которое менялось, когда мы садились в наш серебряный «роллс-ройс». Она кивала всем, как герцогиня, когда мы проезжали по Круазет или Променад-дез-Англе. Я думаю, что она не узнавала никого, потому что была очень близорука и не видела в двух шагах от своего носа, но она отказывалась носить очки на улице. Какие загадочные существа, эти женщины. Даже Нэнни Бил имела свои маленькие слабости.
Но она была англичанкой до кончиков ногтей и никогда не отступала от своих правил. Я был одет, как принц, в шелк и кружева. Животные были запрещены, потому что они могли испачкать меня или занести блох. Поэтому плюшевый, старенький, весь в черно-белых пятнах Фидо был моей любимой собакой, и я все еще помню, как крепко я любил его и как сильно переживал его потерю.
Я помню виндзорскую качалку Нэнни, всегда стоявшую у камина зимой, когда дул сильный ветер. Нэнни грела в ней свои старые кости. Я помню ее маленькие очки в черепаховой оправе, всегда лежавшие на странице книги, которую она читала. Я помню запах тостов, которые мы готовили на углях, и чай с медом и имбирными пряниками. Для француза это было слишком английское воспитание, но я не знал других детей и не думал, что что-нибудь теряю. Я был счастлив на вилле «Мимоза» с Нэнни Бил, моей собакой Фидо, садовниками, которые учили меня ухаживать за растениями, попугаями и канарейками в серебряных клетках. Мне не нужно было ничего больше. Мой мир был совершенным.
