Прадедушка считался одним из самых серьёзных нумизматов в стране. В кабинете у деда стоял целый шкаф монет, волшебный чёрный готический шкаф с резными русалками и морскими коньками, с выезжающими вперёд полками, где в углублениях светились волшебным светом таинственные монеты давно уже не существующих стран. Я так любила оставаться у дедушки и играть в королеву, сидя на полу у волшебного шкафа и собирая столбиками драгоценные монеты. Только мне разрешалось ими играть. Маму в детстве близко к коллекции не подпускали. Моё детское богатство, моё взрослое наследство. На каждую проданную монетку дед мог безбедно жить целый год. А он не зря имел в городе репутацию вдовца-бонвивана и кутилы. А ещё он был очень добрым, любил меня и мою маму и выдавал ей на жизнь деньги, не спрашивая, когда же мой папашка возьмётся за ум.
Лучше бы он за него не брался. За этот ум. Тогда все занимались бизнесом. Ну, те, кто не стал бандитом. Папа почему-то решил заниматься строительным. Хотя, по словам мамы, он перепробовал и цветочный, и велосипедный, и даже фармацевтический. Ничего не получилось. Ниши были заняты, партнёры оказывались ненадёжными, а бандиты — злыми и жадными. А вот со строительным бизнесом всё точно должно было получиться. Потому что партнёры случились прекрасные и известные, с железобетонной репутацией в строительном бизнесе. Я уже училась во втором классе и отлично помню, какой папа ходил радостный и возбуждённый. Я его очень любила, потому что он был красивый, добрый и рассказывал мне на ночь чудесные сказки, в которых я всегда была королевой. Для входа в новый бизнес папе понадобились серьёзные вложения. Мама уговорила дедушку продать половину коллекции. Своё наследство. Стояло лето 1998 года. Мы классно съездили в Хорватию на море, и я не могла нагордиться своей замечательной семьёй. Осенью одного из партнёров папы застрелили. Второй партнёр, не дожидаясь пули, сбежал со всеми деньгами: и с папиными, и с деньгами дольщиков, собиравшихся жить в построенном папой доме. В доме, который даже не начинал строиться. Папа остался должен всем. Дедушке пришлось продать оставшуюся часть коллекции — моё наследство, чтобы расплатиться с папиными долгами. Дедушка от расстройства заболел и умер. Папа запил с горя, и мама перестала с ним разговаривать, а потом и вовсе развелась, за что я её никогда не прощу. Папа уехал обратно в Архангельск, навсегда. Мы с мамой остались вдвоём. Без мужчин.
Все эти драматические события происходили, пока я училась в третьем классе. А в четвёртый класс к нам пришла Кити, и я сразу в неё влюбилась. Двенадцать лет назад. Ну как влюбилась? Сначала мы просто стали лучшими подругами. До Кити моим лучшим другом считался старый ворон Кармен, переехавший к нам после смерти деда. Кити сразу завоевала моё доверие своей искренностью, преданностью и умом. С ней я могла общаться на равных. Хотя она, как и все мои одноклассники, младше меня на год. Дело в том, что маман сдала меня в школу на год позже, воспользовавшись моим зимним рождением. Не думаю, что она заботилась о том, чтобы продлить моё счастливое детство, просто никак не могла наиграться в большую живую куклу. Так что в четвёртом классе мне уже должно было стукнуть одиннадцать, я выросла большой и сильной, занималась волейболом и рисованием и могла легко припечатать любого одноклассничка как твёрдой рукой, так и острым словом. Эх, жаль, что спорт пришлось бросить, как только непомерно выросла грудь. Настолько болезненно чувствительная грудь, что ласкать я её могу доверить только одному человеку на Земле. Своей Кити.
Не любила я свой классный коллектив, как не люблю любую разношерстную стаю. Девчонки все как на подбор — тупые ябеды, а мальчишки просто банда бандерлогов, невменяемая на переменках, а потом долго приходящая в себя за партами, в основном только затем, чтобы вывести из себя очередную клушу-училку. Стая, следуя звериным законам, сразу же набросилась на чужачку, проверяя её на крепость после первого же совместного урока.
— Катя Китова, говоришь? — хитро улыбаясь щербатым ртом, сказал классный заводила Славка Антонов.
— Угу! — улыбнулась доверчивая нарядная Кити, не ожидая никакого подвоха от новых товарищей.
— Клёво! Будешь, значит, Китом! Чудо-юдо рыба-кит, он под деревом сидит, приходи к нему лечиться и корова, и острица! — весело продекламировал Славка и замотал круглой головой по сторонам в ожидании поддержки остальной банды.
Кити продолжала улыбаться.
— Точно — Кит! Толстый Кит! Толстокит! — радостно завопил главный враг девчонок и славкин подпевала Наиль Муратов.
Кити никогда не была толстой. Она просто выглядела гладкой, как плюшевый медвежонок. Я поняла, что её никогда раньше не обижали и она, как ребёнок из любящей семьи, совершенно не готова к такой беспричинной подлости. Наиль и ещё пара бандерлогов запрыгали вокруг Кити и, тыча в её сторону пальцами, стали противно кривляться:
— Кит! Кит! Толстый Кит!
Улыбка медленно сползла с лица несправедливо обиженного ребёнка. На глаза Кити навернулись крупные слёзы. Заметив их, бандерлоги радостно запрыгали ещё выше:
— Смотрите, Кит пустил фонтанчик! Кит! Кит! Нет, она не Кит! Хоть толстая, но мелкая. Она — Китик! Китик-нытик! Китик-нытик-паралитик!
Девчонки в травле участия якобы не принимали. Стояли кучкой, с интересом наблюдали за некрасивой сценой, реагируя только мимикой. Одни закатывали глаза, выражая отношение к обезьяньей сущности мальчишек, другие презрительно поглядывали на Кити, не умеющую постоять за себя. Тут я не выдержала и вышла на авансцену. Самым ретивым бандерлогам пришлось дать под дых, и пока они охали, сидя на полу, я сказала, обращаясь к их вожаку:
— Она не Китик, а Кити! И если её ещё кто захочет обидеть, буду бить. Ясно?
Так Катя Китова обрела новое имя и новую подругу одновременно. Кстати, больше я с девочками не дружила, Кити моя единственная подруга, остальные — любовницы.
— Ясно. А никто её и не обижал, Риточка. Мы играли просто с ней, и всё. Мы ж не знали, что вы — подруги. Могла сразу сказать, чем драться!
Слава набычился, но я знала, что это максимум, на что он сейчас способен. Бандерлоги уважали силу. К тому же Славка знал, что за мной вовсю бегает хулиган семиклассник Фёдоров, врущий всем, что мы уже дважды целовались после уроков в раздевалке. Хорошо, что классные макаки даже не подозревали, как я боюсь любой физической боли.
— Теперь знаете. Мы — подруги, — закончила я диспут.
Прозвенел звонок на урок. Я взяла за руку Кити, снова улыбающуюся и благодарно глядящую мне в глаза глазами, ещё полными слёз, и мы пошли в класс. Сели за одну парту и с тех пор не расставались — так и просидели вместе до выпускного бала. Даже когда ссорились, не рассаживались. До восьмого класса почти всё время после школы торчали друг у друга в гостях. Играли, бесились, слушали музыку, смотрели видик, спорили. Кити не умела врать. Никому не завидовала. Умела радоваться за других. Всегда жила в своём сказочном добром мире, где нет места подлости. Её искренность и доброжелательность делали её идеальной подругой для меня — скрытной и желчной. Кити много читала. Как и я. Найти человека, с которым можно поделиться впечатлениями, — неприличная роскошь. А с Кити можно было ещё и поспорить. Говорю всё время о Кити в прошедшем времени, потому что она до смерти матери и после — два разных человека. Так уж повелось с самого начала нашего знакомства, что я всё время защищала свою Кити от всяческих жизненных напастей и мерзостей, но в случае с её мамой оказалась бессильной и просто поддерживала её, как могла. Как ни странно, одноклассники и учителя тоже умудрились проявить тактичность и не доставали Кити. Потом она с головой ушла в эмотусовку, на какое-то время превратившись в оголтелую позёрку. Кити очень не любит, когда ей об этом напоминают. У неё появились новые друзья и музыкальные интересы, не совпавшие с моими вкусами, и я со скептической, но по-прежнему дружественной улыбкой продолжала приглядывать за ней. После школы у нас тогда проходили раздельные тусовки. Кити болталась у Зимнего стадиона с такими же, как она, перевозбуждёнными малолетками, а я общалась с ужасно взрослыми серьёзными готами, уже закончившими школу. Мои платья до пола, фиолетовые тени и ногти почему-то не бесили никого из учителей так, как розовая чёлка Кити и особенно её пирсинг на лице. Химичка свирепствовала, постоянно поднимая Кити на смех, классная нудила, а историк просто запретил ей появляться на своих уроках, пока она не приведёт себя в порядок. Правда, тройку поставил и без присутствия. Но хуже всех оказалась биологичка. Старая ведьма заставляла Кити стирать чёрный лак с ногтей прямо на уроке и грозилась повыдёргивать её серёжки. Пришлось шепнуть ей на ухо после урока, что я плесну ей кислотой в лицо, если она не отстанет от Кити. Маму вызвали к директору, потом на педсовет, потом посоветовали показать меня психиатру, но зато от Кити отстали раз и навсегда. Влюбились мы с Кити почти одновременно в девятом классе. Она в смазливого выпускника, самого популярного мальчика в школе, подрабатывавшего диджеем на школьных дискотеках, а я в неё. Кити, как положено, мучилась своей первой любовью полгода, не в силах признаться своему избраннику, при этом беспрестанно нагружая меня своими сомнениями и переживаниями. Сомневалась она в своей привлекательности, а переживала, что её любовь отвергнут. Так вот, когда в радиорубке после дискотеки этот развращённый козёл грубо полез ей под юбку, ещё до её признания, а Кити прибежала ко мне домой, чтобы вдоволь нареветься на моём широком плече, вот именно тогда я её первый раз поцеловала в мокрые от слёз обкусанные губы. Кити так удивилась, что даже перестала реветь. Я на самом деле удивилась не меньше. Вообще-то, до той минуты мне нравились мальчики, и с одним из них уже было что-то похожее на секс. Но в тот миг, когда я вкусила солёных губ Кити, у меня всё прояснилось и стало ясно, что я хочу заниматься любовью только с одним человеком на свете и этот человек — перепуганная девочка с размазанными по лицу слезами и косметикой.
