Верно, все так и произошло, потому что убийца, сев в машину Боба, помчался прямо к крутому обрыву; мне эта картина казалась безумно увлекательной и интересной до тех пор, пока не обнаружилось, что я тоже сижу в этой машине.
В самую последнюю минуту я проснулась — еще секунда, и я бы уже лежала в пропасти, разбившись насмерть. От радости, что я еще жива, я повернулась к Бобу, и... он тоже спал! Он не просыпался до тех пор, пока полицейские, подойдя к нам уже во второй раз, не констатировали:
— Значит, все-таки вы убийца!
Боб, окончательно проснувшись, огляделся и спросил:
— Я спал?
— Да, — ответила я, — рано или поздно природа берет свое.
Боб смутился.
— Могла бы разбудить меня! — сказал он.
Тогда я возразила:
— Как я могла это сделать, если природа по отношению ко мне тоже взяла свое!
Потом мы покинули кинотеатр. И до сих пор я не знаю, кого убили и почему. Зато я знаю, кто совершил преступление, и могу в этом поклясться. Потому что полицейские громко и отчетливо заявили, кто убийца. Причем дважды!
Потом мы пошли в драгстор Дональда, чтобы взбодриться чашечкой крепкого кофе.
Американский драгстор, я снова хочу воздать тебе славу за твой домашний уют и удобства. И горе тому переводчику, который назовет тебя «аптекой», — если, конечно, этот перевод попадется мне на глаза.
Взять хотя бы этот примечательный драгстор в том же маленьком, никому не известном, ничем не примечательном городке. Как приятно было войти туда и взобраться на высокий красный стул перед стойкой, за которой некоему могущественному волшебнику в белом одеянии удалось каким-то таинственным образом приготовить и подать Бобу и мне по чашке кофе с чудесными пышками. Он поджаривал благоухающий гамбургер для сидящего рядом с нами пожилого джентльмена, подвигал две гигантские порции мороженого двум девочкам-подросткам и откупоривал бутылку кока-колы веснушчатому юнцу лет десяти. Драгстор — место в какой- то степени оживленное, где все происходит в быстром темпе и где клиенты постоянно сменяются. Возможно, это в основном зависит от того, что драгстор — одновременно не только кафе, но и магазин. Для меня, привыкшей дома в Швеции к неизменному закрытию магазинов в шесть часов вечера, неописуемо прелестным показалось то, что здесь почти посреди ночи я смогла купить большую банку крема от Элизабет Арден
[93]
, бумагу для писем и разные другие жизненно необходимые предметы.
Драгстор, по всей вероятности, играл также роль светского клуба. Мистер Дональд, стоявший за стойкой, знал здесь, очевидно, всех, кроме Боба и меня. И ему, право же, понадобилось совсем немного времени, чтобы выяснить, откуда я приехала. И тогда ему захотелось узнать, очень ли мы боимся России, а пожилой джентльмен, сидевший рядом с нами, охотно и услужливо объяснил нам, что неправильно в политике Швеции. А я, с набитым пышками ртом, слушала его, думая, что, пожалуй, могла бы передать его мудрые слова людям, которые в них нуждаются. Но тут поглощавшие мороженое девочки-подростки захотели услышать, есть ли в Швеции по-настоящему красивые парни, и я сказала:
— Ну да, есть, конечно, и они так красивы, что на них надо смотреть сквозь закопченное стекло, чтобы не ослепнуть.
И тогда веснушчатый юнец сказал:
— Gosh... — и добавил: — Can I have another сос, please!
[94]
Все было так интимно, уютно, и я по-настоящему огорчилась, когда Боб сказал, что время его парковки за двадцать пять центов истекло и нам пора ехать домой.
* * *
Домой к Тетушке. Домой в туристические домики. Это были семь почти одинаковых cabins, выстроившихся в ряд.
— Послушай-ка, Боб, — сказала я, — ты не помнишь, в какой cabin остановились мы с Тетушкой?
— Не номер ли это четыре слева? — слегка замешкавшись, спросил Боб.
Сам он жил в крайней хижине справа.
— Номер четыре слева? — переспросила я. — По- моему, это был номер три.
Он думал и сомневался, я думала и сомневалась... А лучше всего было бы просто знать наверняка.
— Предположим, я открываю дверь в хижину номер четыре и вместо Тетушки встречаю там часовщика из Цинциннати... — боязливо сказала я Бобу.
— А что плохого в часовщике из Цинциннати? — громко расхохотавшись, спросил Боб.
— Дурак! — ответила я. — Давай послушаем у дверей. У Тетушки храп специфический, тут уж я не ошибусь: оррх-пух, оррх-пух!
— Тсс, — шикнул на меня Боб. — Ты храпишь так, что разбудишь даже мертвых!
Думаю, я посвящу себя в будущем сравнительному храповедению. Это в самом деле интересно! Мы с Бобом занимались наблюдениями долго, и ой до чего ж это было полезно! Начали мы от дверей номеров три и четыре, но вскоре воодушевились так, что распространили наши исследования и на другие кабины. Собственно говоря, ничего особо хорошего в этом не было, потому что полученные в результате ошеломляющие данные совершенно сбили меня с толку. Сначала я была абсолютно уверена в том, что храп «оррх-пух, оррх-пух», доносившийся через дверь номера четыре, был лейтмотивом Тетушки, но постепенно я начала в этом сомневаться. Оттуда слышался также громкий посторонний звук «ош», объяснить который я как следует не могла.
Боб стоял, прижавшись ухом, напоминавшим кочан- чик цветной капусты, к двери номера три. Восхищенно улыбаясь, он спросил:
— Что ты думаешь о человеке, который храпит: кррр-пи-пи-пи, кррр-пи-пи-пи?
— Звучит потрясающе, — ответила я. — Видно, жирный человек, который по ночам спит крепким сном. Отец семейства в полосатой пижаме.
— Ну, пожалуй так, — согласился Боб.
— Да, это решает дело, — обрадовалась я и посмотрела на дверь номера четыре.
В этой низенькой хижине Тетушка разбила лагерь на ночь, здесь опустила она на подушку свою усталую голову.
То, что дверь была не заперта, подкрепило мое предположение. Дело в том, что ключ у нас был один на двоих и мы с Тетушкой решили, что пусть дверь будет открыта, пока я не приду.
Мы с Бобом коротко и энергично пожелали друг другу спокойной ночи, и я как можно тише, чтобы не разбудить Тетушку, прокралась в хижину. И бесконечно осторожно начала раздеваться в темноте. Тетушка храпела:
— Оррх-пух. — Но иногда: — Ош!
Да, иногда «ош!». Внезапно в душу мою закралось сомнение: что-то не так! В этом «ош!» крылось что-то зловещее и ужасное. Я подкралась к Тетушке и осторожно опустила руку. Я осторожно опустила руку... на щетинистый ус. У Тетушки, правда, были легкие усики над верхней губой, но не могли же они вырасти в такие могучие усы с тех пор, как я видела ее в последний раз. Подавив крик, я выскочила в дверь, сопровождаемая жутчайшим «ош!».
