Но тут во мне взыграла кровь потомка викингов
[115]
. Я не позволю командовать мной, как ребенком.
— Зачем? — как можно нахальней спросила я.
— Этот автобус идет в штат Виргиния
[116]
, — сказал шофер. Сказал так, словно эта фраза могла что-либо объяснить!
— Рада это слышать, — ответила я. — Для меня было бы ужасным сюрпризом, если бы ваш автобус намылился в Канаду или Мексику.
Но тут появился Боб. Мне показалось, что, увидев меня, он немного смутился. Помахав мне рукой, он показал на два свободных места далеко впереди. Я неохотно направилась туда и поинтересовалась:
— Что плохого в тех местах, которые выбрала я?
— Объясняю, — сказал Боб. — Ты, вероятно, знаешь, что Вашингтон пересекает река Потомак?
Я утвердительно кивнула головой:
— Да, разумеется, как мне этого не знать. Об этом я читала в учебнике по географии, так что про реку Потомак я помню так же превосходно, как о городах Чили и о том, сколько жителей в Никарагуа. Но мой разум дает осечку и отказывается понимать одну лишь мелкую деталь. Какое отношение имеет Потомак к нашим местам в этом автобусе?
— Прямое, — ответил Боб.
Как раз в этот момент в автобус влез невысокий седоволосый старик негр. Он нес множество разных пакетов, и вид у него был усталый. С облегчением вздохнув, он опустился на сиденье прямо перед нами. Властный шофер все еще стоял впереди, проверяя билеты, и, обернувшись к негру, сделал лишь одно легкое движение рукой. Без единого слова, с неописуемо пристыженным видом старик поднялся и заковылял к тому месту, которое только что оставила я. И тогда я все поняла... Я поняла, и у меня заколотилось сердце. На задних местах сидели только негры, а в передней части автобуса только белые. Во время моего пребывания в Америке я видела, как негры и белые совершенно естественно перемешиваются между собой. Да, конечно, не стану утверждать, что они общались между собой по-братски, но, во всяком случае, в вагонах трамвая и в автобусах никакой разницы между ними не делалось. Но, как объяснил мне Боб, это происходило потому, что я еще ни разу не пересекала реку Потомак. Через несколько мгновений это произойдет. И тогда я окажусь в штате Виргиния — в самом северном из южных штатов. И тем самым пересеку границу, за которой негры перестают быть людьми.
Это было в первый (но не в последний) раз, когда я увидела расовые предрассудки на практике. И когда автобус тронулся, я испытала неприятное чувство, от которого по спине забегали мурашки. И я не могла уже радоваться экскурсии, о которой так мечтала. Я сидела, не переставая размышлять о случившемся, и, вероятно, Бобу показалось это скучным. Он сказал, что если я даже и вбила себе в голову, что смогу решить проблему негров в Америке, то, вероятно, вовсе не так уж необходимо, чтобы это произошло именно здесь, в автобусе. Я согласилась с ним и сказала, что собираюсь как-нибудь на ближайшей неделе выкроить и посвятить этому послеобеденное время.
Затем я попыталась переключить свое внимание на Боба и прекрасный зеленый ландшафт Виргинии за окнами. Но это было не так-то легко. На каждой новой остановке входили в автобус новые пассажиры. В конце концов все места в отделении для белых оказались заняты, между тем как у негров несколько мест по-прежнему были свободны. И что же произошло? В автобус влез какой-то отвратительный жирный и потный пузан с гремуче-багровым лицом и парой противных маленьких свиных глазок. Вид у него был злой и мерзкий, так что, узрев его, я в высшей степени засомневалась в превосходстве белой расы. Но ни единого места, на котором мог бы сидеть этот белый джентльмен, уже не было. Во всяком случае в отделении для белых. Некоторое время он стоял, раздираемый сомнениями и с явным отвращением глядя на негров. И с таким выражением лица, словно вынужден отправиться прямо в очаг чумы, он в конце концов пошел туда и сел на свободное место рядом с очень опрятным и хорошо одетым негром. Белый человек имеет право сесть среди негров, если ему заблагорассудится и если больше нет других мест. Однако негр ни при каких обстоятельствах не имеет права сесть среди белых, даже если падает от усталости.
— Боже, — говорю я, — боже, будь я негритянкой, как бы я наступила на ногу белому грубияну, если бы он сел рядом со мной! Должен же быть хоть какой-нибудь порядок даже при таких жутких несправедливостях!
Нет, думаю, будь я негритянкой из южных штатов, я не стала бы пинать его! Я сидела бы, пожалуй, рядом с этим жирным пузаном, точь-в-точь как этот молодой негр, с непроницаемым выражением лица, боясь выдать, что творится у меня в душе. Потому что иначе... помилуй меня Бог!
Мало-помалу в автобус набилось столько народу, что весь проход заполнился стоящими пассажирами. И тогда произошло кое-что необычайно веселое. Всякий раз, когда кому-то из негров надо было покинуть автобус на остановке, всем белым, стоявшим в проходе, приходилось сначала вылезти из автобуса, чтобы вышеупомянутый негр мог пройти к выходу. Ха-ха! Думаю, для негров это были мгновения настоящего триумфа. Потому что, пожалуй, один-единственный Раз им довелось увидеть, как белый уступает дорогу.
Через два часа автобус ненадолго остановился в небольшом городке, чтобы пассажиры немного размялись и съели сандвич у стойки в зале ожидания.
Здесь моему несчастному седовласому старику негру снова пришлось плохо. Над входами в туалеты висели таблички: «White women» — «White теп» — «Colored women» — «Colored men»
[117]
. Неудивительно, что южные штаты есть и останутся бедными, если на всех туалетах им приходится вешать двойные таблички. Маленький, сбитый с толку старичок негр, видимо, все же с трудом уяснил себе, что он colored, но потом, очевидно, дальше его умение читать не распространилось, и он, запутавшись, вошел в туалет для colored women. И таких громких криков, хохота и воплей, которые донеслись из туалета, должно быть, не слышали в Штатах по крайней мере со дня заключения мира. Черная раса хохочет там, где белая реагирует на оскорбление жутким негодованием.
Наконец-то мы прибыли в Уильямсберг, гордость Виргинии. Рука об руку бродили мы с Бобом вдоль широко известной улицы герцога Глостерского, где на рокфеллеровские деньги
[118]
были возведены дома, в мельчайших деталях воспроизводившие архитектуру колониального периода, когда Уильямсберг являлся важным общественно-политическим и культурным центром колонии
[119]
. Теперь город имеет идиллический вид и представляет собой место паломничества тысяч туристов, желающих ощутить прелесть и волшебство минувших времен, познать чувство, довольно необычное и сенсационное для Америки.
