Я обследовала все проулки, карабкалась по всем маленьким винтовым лесенкам, останавливалась у всех витрин до тех пор, пока Джон, несмотря на то что был «на редкость прохладный день», не начал заметно уставать. Не будь он таким светским и благовоспитанным, у него наверняка, как у одного лейтенанта, который шел со своей юной невестой в церкви к алтарю, появилось бы желание воскликнуть: «Черт побери, Амалия, шагай в ногу!»
— Пообедаем у Антуана, — сказал в конце концов Джон.
— Прекрасная идея! — согласилась я, уже наслышанная об этом широко известном старом ресторане.
Та же прекрасная идея, очевидно, пришла в голову половине населения Нового Орлеана, так что нам досталось лишь чудесное место в очереди за пределами тротуара. «Antoine. Since 1840»
[155]
— было написано на вывеске над входом в рай. Пожалуй, не у многих ресторанов в Штатах такие древние предки. В очереди было очень приятно, и все весело болтали друг с другом, чтобы скоротать время. Но я была голодна, и ноги у меня устали. В конце концов я решительно заявила, что в ногах у меня такое ощущение, словно я простояла здесь «since 1840», и тут мы получили наконец столик и поглотили дюжину «устриц Рокфеллера», коронного блюда этого заведения.
В Америке не так, как у нас дома, где выходишь в ресторан пообедать, а потом упрямо и прочно приклеиваешься к этому заведению, пока официанты не начинают ставить стулья на столы. В Америке все рестораны, что дают обеды, закрываются примерно около девяти часов вечера. Если ты еще недостаточно насладился ресторанами, то отправляешься в бары или ночные клубы.
Мы с Джоном этого не сделали. Мы поплыли по Миссисипи на громадном туристическом пароходе, где танцевали на огромной палубе, пока пароход медленно скользил по реке. Вдоль набережных длиной с милю мелькали темные контуры грузовых пароходов со всех уголков земли. Ночь была такая теплая! На небе было столько звезд, сверкающих звезд южного неба! Но еще ярче сияли огни города, еще ярче светило, блестело и сверкало за нашими спинами то, что называлось — Новый Орлеан.
XV
We don’t want to mix with them people!
[156]
Ничего другого, кроме этого упрямого объяснения, я не смогла выжать из шофера такси, которого интервьюировала по поводу его отношения к неграм. Да, он сказал также, что хорош тот негр, который лежит на глубине пяти футов
[157]
под землей. Но тут я вылезла из такси и расплатилась с шофером.
— Бедный «этот народ», — говорю я.
Ужасно было видеть белых и цветных, живущих бок о бок в одном и том же государстве и все же так строго отграниченных друг от друга, словно между ними воздвигнута незримая стена.
— У меня такое чувство, словно во мне формируется новая Гарриет Бичер-Стоу
[158]
, — предостерегающе сказала я Джону Хаммонду, когда мы ели ленч в одном из маленьких уютных ресторанчиков в Vieux Carre, где столы были расставлены в патио под открытым небом.
Джон помешивал ложечкой креветочный коктейль и ничего не ответил.
— У меня безумное желание поднять знамя мятежа! — продолжала я. — Отвратительно видеть, как вы обращаетесь с цветными здесь, в южных штатах.
Но тут Джон начал читать мне длинный доклад. Он сказал, что ни один человек, рожденный не в южных штатах, не может справедливо решать проблему негров. Вне всякого сомнения, существует немного благородных и образованных негров. Но большей части ни в коем случае нельзя еще дать вольную, белой расе необходимо сохранить свое господство.
— С помощью линчеваний и прочего насилия, — ввернула я.
Джон притворился, что не слышит.
— Представь себе штат, как, например, Миссисипи, — сказал он, — где негров столько же, сколько и белых, а в ближайшем будущем, возможно, негров станет еще больше. А теперь представь себе плантацию, где, возможно, пять-шесть белых живут в окружении нескольких сотен негров. Как ты думаешь, что произойдет, если негры не будут абсолютно убеждены в неприкосновенности белых?
— Чепуха! — отрезала я. — Так, стало быть, именно в этом причина того, что ты даже не подашь руки негру? Уж не думаешь ли ты, что непосредственно в результате этого рукопожатия и произойдет восстание на плантации в штате Миссисипи?
Джон боязливо огляделся. Разумеется, он боялся, что кто-нибудь за соседними столами услышит мои еретические высказывания. Затем он начал говорить о Reconstruction
[159]
(это делают все жители Юга раньше или позже) — периоде, последовавшем за Гражданской войной. Саму войну можно забыть. Но пока Вселенная существует, жители южных штатов будут вспоминать, что было потом. Reconstruction, стало быть, период, когда армия северных штатов осадила южные, дала неграм свободу и возможность занимать важные посты в общественной жизни. А следствием были ужасающие насилия со стороны негров.
Я заметила, что у Джона, должно быть, сказочно хорошая память, если он помнит то, что случилось во второй половине XIX века, и тогда выяснилось, что его прадедушка со стороны матери говорил, что дни Реконструкции никогда не следует забывать! А последующие поколения потом только подмяукивали.
— Нет, — утверждал Джон, — совершенно необходимо, чтобы негры по меньшей мере еще одно столетие оставались на своих местах, по крайней мере до тех пор, пока не станут более образованными.
Я возразила, что, возможно, в таком случае не мешало бы вложить чуточку больше денег в образование негров. И добавила: мол, я не верю, что так уж опасно для жизни американцев выказать неграм хоть капельку обычной человечности и дружелюбия.
Джон был уже близок к панике, боясь, что кто-нибудь из сидящих вокруг услышит, какая я nigger lover
[160]
. Это худшее прозвище, которое вообще может прозвучать на Юге. Но я продолжала неутомимо интервьюировать Джона: что он может сделать и не делает, если он белый и живет в южных штатах. Пожал ли он когда-нибудь руку негру? Никогда! Может ли он представить себе, что обедает вместе с негром? Никогда в жизни!
