— Ты прав, ни одному истинному философу не требуется шкура за девятьсот крои, чтобы прикрыть свою наготу!
И после этого, укрепив свои убеждения и закалившись, я шествовала дальше.
Но одно — точно. На Fifth Avenue это не помогло. Не помогло и то, что я бубнила длинные отрывки из книги «Уолден, или Жизнь в лесу». Только не перед такими витринами! Там было все, что влечет тебя к гибели. Драгоценности, меха, очаровательные платьица, духи... ну, словом, все-все!.. Нет, философом-стоиком там стать нельзя, это совершенно исключено! Но с другой стороны, стоило лишь бросить взгляд в бумажник, где так тихо и одиноко шелестели долларовые купюры, — это действовало абсолютно отрезвляюще. Но все- таки я не могла удержаться, чтобы не войти в один из всемирно знаменитых ювелирных магазинов и не поинтересоваться кольцом с большим изумрудом. К изумрудам я неравнодушна и всегда их любила (на расстоянии). Я указала страждущим пальцем на кольцо.
— Сколько? — спросила я.
— Тридцать девять тысяч долларов, — ответил элегантный господин за прилавком.
— I see! — сказала я.
Уверив продавца, что должна подумать (я все еще думаю), я ушла. А потом снова бегала от одной витрины к другой. Тетушка бегала вместе со мной, но в конце концов, устав, потащилась в отель, швырнула башмаки на пуговках в угол и заявила, что каждый палец на ее ногах посинел. И вообще, наша поездка в Америку была большой ошибкой.
В Нью-Йорке началась весна. И это на самом деле становилось заметно, хотя, чтобы найти зеленую травинку, пришлось бы отправиться в самый дальний закоулок Центрального парка
[28]
. Однако улицы были залиты солнцем, и если откинуть голову, чтобы капли неожиданного ливня до краев наполнили ноздри, то высоко-высоко над небоскребами Манхэттена увидишь клочок исключительно голубого неба.
Думаю, мистер Хейли был прав. В мире есть только один большой город, и это Нью-Йорк. Каким-то странным образом при виде его захватывает дух! Но это совершенно не зависит от небоскребов, по крайней мере не так уж сильно. Нет, это почти целиком зависит от людей, от всех этих семи-восьми-девяти миллионов человек, толпящихся вокруг тебя. Население Стокгольма кажется просто сельским по сравнению с вызывающей изумление галереей лиц, которые может предъявить Нью-Йорк. Вызывающей изумление — да! Однако в Нью-Йорке ничто ни у кого не вызывало изумления, только у меня и у Тетушки. Особенно у Тетушки! Не знаю, как надо выглядеть, и как быть одетым, и как вести себя, чтобы заставить коренных нью-йоркцев подпрыгнуть или вытаращить глаза от удивления!
Меня безмерно радовало, что можно слоняться по улицам, смотреть людям прямо в лицо и гадать, что это за человек, какая среда взрастила его и почему той женщине дозволено расхаживать в такой шляпе. Как можно говорить о дерзких, смелых шляпках! Скорее можно говорить о дерзких, смелых женщинах. Держу пари с кем угодно, кем бы он ни был, что нигде, ни в каком другом городе земного шара не найдешь такого скопища уродливых богатых старух в таких совершенно призрачных шляпках, как у привидений. Они стайками сидят в ресторанах, едят ленч и болтают друг с другом. Лица их увяли, но богатые и роскошные шляпки цветут!
— О, твоя шляпка — просто мечта! — как-то услышала я, как одна из таких динозаврих сказала другой.
«Наверняка, наверняка модистка создавала эту шляпку во сне, но перед сном она, вероятно, съела что-то неудобоваримое», — подумала я.
Да, люди в Нью-Йорке очаровательны. И все — такие разные! Для того, кто раньше не видел, в общем, больше одного негра зараз, посещение Гарлема
[29]
было целым приключением. Мне говорили, что белой женщине не следует ходить туда одной. Но белая женщина с прилипшей к ней Тетушкой могла совершенно спокойно ходить повсюду.
Прежде я всегда думала, что новорожденные поросята — самые милые из всех живых творений, но я ошибалась. Маленькие негритята куда милее! На одном крыльце, например, сидело рядом пятеро черных, как угольки, малышей. И все молча, наслаждаясь, сосали свои большие пальчики. Детки были неотразимы. Тетушке пришлось почти силой увести меня оттуда.
Мы — Тетушка и я — посетили также Чайнатаун
[30]
, хотя Тетушка считала, что китайцы — опаснее всех на свете, и откровенно оплакивала меня за то, что я попаду в когти китайского торговца белыми девушками и остаток жизни проведу в притоне курильщиков опиума. Из двух зол обычно выбирают меньшее, и кажется, при таком выборе Тетушка считала обычного белого работорговца каким-то совершеннейшим суперменом, достойнейшим человеком чести, которого следует произвести в церковные служки и без всякого голосования избрать в муниципальный совет. Таковы расовые предрассудки! Тетушка подозрительно смотрела на всех доброжелательных, с ласковыми взглядами китайцев, которых мы встречали во время странствования по слабо освещенным улицам Чайнатауна. А узрев бедного маленького китайчонка, мирно спавшего на каменных ступеньках дома, она вздрогнула так, словно перед ее исполненным негодования взором внезапно разверзлась обитель порока. Собственно говоря, я думаю, она была бы согласна с неким моряком, которого спросили, не опасно ли бродить в злачных кварталах Порт-Саида
[31]
.
— Да нет, совершенно неопасно, — ответил он. — Ну ни капельки! Если только принять небольшие и простые меры предосторожности — идти посреди улицы с железным прутом в руке и дубасить им всех встречных!
Но по мере того как пальцы на ногах Тетушки синели все больше и больше (по крайней мере так утверждала она сама), я во время своих исследовательских экспедиций все чаще бывала предоставлена своему собственному обществу. Тетушка сидела в номере отеля и сочиняла длинные послания своим троюродным братьям и сестрам домой в Васастан
[32]
. Иногда она зачитывала мне оттуда избранные фрагменты.
А там содержалось немало такого, что, право, должно было заставить американцев призадуматься. Менкен
[33]
и Льюис Синклер
[34]
могли спокойно отложить свой карающий меч в сторону, после того как общественной критикой занялась Тетушка. Ее серьезнейший упрек Америке заключался, насколько я поняла, главным образом в том, что эта страна была совершенно не похожа на Швецию.
