— Я не беспокоюсь, — отрезала Бриони. — Меня переполняет гнев.
И она погрузилась в угрюмое молчание. Тем временем Талибо подал новое угощение и напитки. Бриони уставилась паевой руки: они предательски подрагивали. Если этот дерзкий юнец вновь осмелится на нее взглянуть, решила принцесса, она не доставит ему удовольствия и не будет смотреть на него.
Шасо, напротив, не сводил с молодого человека оценивающего взгляда.
— Как ты думаешь, у твоего племянника есть лишняя одежда, которую он согласился бы одолжить нам? — спросил он, когда Талибо вышел из комнаты.
— Лишняя одежда? — удивленно вскинул бровь дан-Мозан.
— Да, самая простая. Роскошные наряды нам ни к чему. Нам нужна одежда, удобная для работы.
— Не понимаю, о чем вы? — пожал плечами хозяин дома.
— Я прикинул на глаз — одежда твоего племянника придется почти впору принцессе. Конечно, рукава придется закатать… — Шасо повернулся к Бриони. — Значит, принцесса, вас переполняет гнев? Что ж, возможно, нам удастся найти занятие, которое поможет вам обрести душевное равновесие.
* * *
— Ты непременно должен прийти, — заявил Пазл. — Я так тебя расхваливал, Мэтти. Сказал, что ты поэт, не знающий себе равных.
О, как страстно Мэтт Тинрайт мечтал о том, чтобы ему выпала возможность предстать перед правителями Южного Предела во время трапезы и усладить их слух своими творениями! Несомненно, он молился бы об этом на сон грядущий, если бы имел обыкновение молиться. Но сейчас поэт отнюдь не был уверен, что ему следует привлекать к себе внимание членов семейства Толли и их друзей, как старых, так и новых. Слишком многое изменилось в последнее время. Казалось, темная туча, все эти дни висевшая над городом, стала еще громаднее и затянула небо над замком.
«Наверное, я слишком чувствителен, — пенял себе Мэтт. — Вот что значит поэтическая натура. Ведь всякому ясно, что в эти скверные времена братья Толли не сделали ничего, кроме добра».
И все же долетавшие до него обрывки разговоров, которые вели меж собой повара, судомойки и слуги, вместе с ним квартировавшие на задворках замка, заставляли Мэтта насторожиться. Слишком часто в этих разговорах упоминалось о людях, бесследно исчезнувших или понесших жестокое наказание за пустячную провинность. Один из кухонных мальчишек утверждал, что лейтенант Беркан Худ прямо за столом отрезал пальцы юному пажу, расплескавшему кубок с вином. В правдивости истории сомневаться не приходилось: Мэтт собственными глазами видел злополучного пажа, лежавшего в постели с перевязанными култышками.
— Я… я не уверен, что готов выступить, — растерянно пробормотал он. — Но тебе я с удовольствием помогу. Неплохо бы сочинить новую песню.
— Да, было бы отлично, — кивнул Пазл. — Я посвятил бы эту песню лорду Толли.
Пазл умолк — видно, прикидывал, что ему сулит это посвящение. Тинрайт меж тем заметил какое-то движение на стене внутреннего двора. Эта стена находилась на расстоянии полета стрелы от сада, где сидели они с Пазлом, наслаждаясь вином, которое шут похитил из кладовой. Поначалу Мэтт решил, что разыгравшееся под действием винных паров воображение заставляет видеть то, чего не существует в действительности. Но в следующее мгновение он отчетливо разглядел женщину в вуали, в длинной шали, накинутой поверх черного платья, и тут же понял, кто это.
— Поговорим после, хорошо? — обернулся он к Павлу и хлопнул шута по плечу, так что тот едва не слетел со скамьи. — Сейчас у меня срочные дела.
Тинрайт бегом пересек сад, огибая пасущихся там овец и коз, словно участвовал в одной из тех игр, что зачастую устраиваются на деревенских праздниках. Пазл, конечно, подумает, что с головой у меня не все в порядке, вздохнул Мэтт. Впрочем, наплевать. Если он и одержим безумием, это безумие сладчайшего рода, и плен его приятен и сладок.
Около оружейного склада Мэтт остановился, рукавом смахнул пот со лба, застегнул камзол на все пуговицы и подтянул штаны. Странно, но в душе его шевелился червячок стыда, словно он предавал свою покровительницу Бриони Эддон.
«Мне не в чем себя упрекнуть, — говорил себе Мэтт, пытаясь задавить этого червяка, — Да, я не желаю читать свои стихи перед Толли и его приспешниками. Но это отнюдь не означает, что я отказываюсь от всех своих притязаний».
Он подошел к подножию башни Волчий Клык и двинулся вверх по наружной лестнице. Мэтт прекрасно понимал, что ему следует сделать вид, будто он столкнулся с прекрасной незнакомкой случайно. К счастью, та не смотрела в его сторону, существенно облегчая обман. Облокотившись на перила, женщина вглядывалась в даль, и ветер играл ее траурной вуалью.
Мэтт подошел к ней так близко, что, по его предположениям, она должна была расслышать его шаги сквозь завывания ветра. Поэт громко откашлялся и произнес:
— Прошу прощения, миледи. Я не знал, что на стене есть хоть одна живая душа. Я частенько поднимаюсь сюда, чтобы подышать свежим воздухом и предаться раздумьям.
Мэтт не сомневался в том, что все это звучит весьма поэтично. На самом деле он отнюдь не считал, что торчать на открытой всем ветрам стене — приятное времяпрепровождение. Несомненно, он предпочел бы сидеть в комнате у весело потрескивающего огня и попивать горячий грог. Но, увы, встретиться с ней он мог только здесь, в холоде и сырости.
Она повернулась к Мэтту, откинула с лица вуаль и устремила на него взгляд холодных серых глаз. Он знал, что кожа ее отличается несравненной белизной и нежностью, но сейчас лицо женщины почти растворялось в сумерках. Мэтт различал лишь блестящие глаза и воспаленно-красный рот.
— Кто вы такой?
Мэтт едва сдержал ликующий вопль. Она проявила интерес к его персоне! Она пожелала узнать его имя!
— Мэттиас Тинрайт, ваш покорный слуга, госпожа.
Он согнулся в почтительнейшем поклоне и уже приготовился поцеловать ей руку, однако ее рука так и не появилась из складок плаща.
— Скромный стихотворец, прежде служивший бардом принцессы Бриони.
Произнеся последнюю фразу, он тут же спохватился, что поставил под сомнение собственную преданность принцессе. К тому же вряд ли имело смысл подчеркивать, что он остался без работы.
— Точнее сказать, я служил и служу принцессе Бриони, — торопливо поправился Мэтт. — Надеюсь, милостью Зории и Тригона она вернется к нам живой и здоровой, — добавил он с благочестивым видом.
На лице Элан М'Кори мелькнуло выражение, смысл которого остался для поэта загадкой. Она медленно повернулась и вновь устремила, взгляд вдаль. Любопытно, почему она носит траур, пронеслось в голове у Мэтта. Путем осторожных расспросов он точно выяснил, что она никогда не была замужем. Неужели она так глубоко скорбит по Гейлону Толли? Они ведь даже не были помолвлены; по крайней мере, так утверждают слуги. Кстати, многие из этих слуг считали Элан слегка чокнутой, но Мэтта это мало беспокоило. Ему достаточно было увидеть завитки каштаново-медных волос на ее белоснежной шее, чтобы у него сладко защемило сердце. Он не знал ничего пленительнее ее глаз — они оставались печальными даже тогда, когда все покатывались со смеху над выходками Пазла.
