— Но вы ведь любите старину. Разве вас не огорчают подобные постройки? — Рени чего-то не понимала, но не знала чего. — Разве не следовало сохранить прежний вид?
Монах кивнул:
— В идеальном доме нам, монахам, следовало бы выбирать, где люди могут жить. Да, и оставлять лучшие места для исследований. — Он на минуту задумался. — Но это, наверное, привело бы к злоупотреблениям: только Дом может быть совершенен, а людям свойственно ошибаться.
Уязвленная, Рени опустила голову и пошла вслед за Фактумом Квинтусом вверх по ступеням, которые стали намного уже из-за неуклюжих построек, примыкающих к стене и балюстраде. Немногие из этих лачуг имели обитаемый вид, но Рени видела огни и слышала голоса, доносящиеся из них. Это похоже на колонию кораллов, подумала Рени. Если сравнивать с человеческим жильем, они напоминали городские трущобы или землянки в Дурбане.
«Люди всегда найдут, где поселиться, — подумала она, — и в этом все дело».
По мере их продвижения вверх лачуг становилось все меньше, а когда путники поднялись на три-четыре этажа, лестница полностью очистилась. Видимая теперь резьба оказалась великолепной, что-то сродни церковному барокко, но Рени могла разобрать изображение только на нескольких фрагментах — человеческие фигуры, какие-то плохо узнаваемые формы, и о многих можно было только догадываться, откуда они взяты.
— Кто это все сделал? — спросила она.
Фактум Квинтус явно обрадовался вопросу.
— А, да, конечно. Я знаю, что многие считают, что это работа самих строителей, но это все сказки. Дом полон подобных небылиц. Лестница, на самом деле, древняя, датируется периодом Первой Посудной Войны или даже раньше, но никаких документальных сведений о ней нет. — Он показал на балюстраду. — Видите? Когда-то здесь была позолота. Давно слезла, очень давно. Наверняка соскоблена и переплавлена на монеты и украшения. Но самые старые строения, о которых мы знаем, не имели такого декора. Это было много веков тому назад. Тогда строили из камня, из больших глыб, скрепленных раствором — удивительный состав…
И он снова завел свою песню; затараторил, засыпая их сведениями о Доме, а Рени и ее спутники плелись за своим гидом вверх.
Утро перешло в день. Большая лестница осталась позади, но Фактум Квинтус исчерпал тему не раньше, чем они поднялись еще на несколько этажей. У Рени сдавали ноги и иссякали силы. Только для !Ксаббу, который передвигался на четвереньках, подъем оказался легким.
Флоримель шла с видом человека, готового к худшему в любой момент, хотя то общее чувство, что было у них с Рени, ослабло. Т-четыре-Б и Эмили шли за ней по пятам. Юная пара провела большую часть дня в мирной беседе. Первоначальная неприязнь Эмили к парню почти исчезла, и Рени размышляла, много ли пройдет времени, прежде чем они вернутся к старой фазе отношений, «стабилизируются»», что бы это ни значило в этой причудливой вселенной и в этой фантастической ситуации. Рени почувствовала, что ей не хватает Орландо и Фредерикса, еще двух подростков, где они сейчас, если, конечно, живы? Жать, что Орландо с его болезнью, которую описал им Фредерикс, не использовал шанс поухаживать за Эмили — она была готова к подобным отношениям.
Рени вдруг вспомнилось маленькое лицо Стивена и его дерзкая улыбка, сердце сжалось от боли. Если что-то кардинально не изменится, Стивен так никогда и не станет подростком. Он никогда не влюбится, не узнает всех радостей и печалей любви, как и остальных горьких радостей взрослой жизни.
Рени почувствовала, что слезы закипают в груди и готовы пролиться. Она быстро вытерла глаза, пока никто не заметил.
— До Колокольни всего несколько этажей, — объявил Фактум Квинтус.
Он остановил группу в огромной круглой галерее, украшенной настенной росписью. Фигуры на ней рождались из облаков и солнечного света, извивающиеся и размахивающие руками, они распределялись в большие беспорядочные группы, которые в свою очередь были частью больших групп огромной, идущей полукругом картины.
— Нам следует остановиться и отдохнуть, остался последний пролет лестницы. Кстати, у этой лестницы очень красивая балюстрада. — Монах осмотрел группу, глаза его были широко открыты, как будто он все еще удивлялся людям, которых сопровождал. — Может, вы хотите обсудить стратегию? Или еще что?
Он поправил свою одежду и сел, его длинные подогнутые под себя ноги образовали что-то вроде сиденья.
Рени раздражала невозможность поговорить с !Ксаббу, она совсем не хотела планировать атаку на Квон Ли, не услышав его мнения. Она беспомощно посмотрела на своего друга. Он посмотрел на нее в ответ, на лице читалось страдание.
— И еще, — сказал Фактум Квинтус, когда все расселись на ковре, узор которого почти совсем выгорел за многие годы в лучах солнца, пробивающихся через потолочные окна, и превратился в бледные завитки.
— Ой, посмотрите, — неожиданно сказал он, вглядываясь в основание стены. — Фигурный лепной плинтус. Я ни разу не видел его в чертежах. Он явно добавлен позже. Ну и посмеюсь же я над Фактумом Терциусом…
— Вы, кажется, сказали «и еще»? — Рени старалась контролировать свой голос, но ее терпение истощалось. Прежде всего ее волновало, что они болтают, как на пикнике, а Квон Ли где-то рядом. — И еще? — подсказала она.
— А, да. — Монах сложил руки на коленях. — Я подозреваю, что обезьяна может говорить, и если она молчит из-за меня, не стоит утруждаться.
Рени остолбенела, но сумела выдавить:
— Бабуин. Он — бабуин. Бабуины — обезьяны, — она пыталась сказать, что !Ксаббу — человек, к тому же замечательный, но осторожность не позволяла. — Почему вы это сказали?
— Обезьяна, бабуин… — пожал плечами Фактум Квинтус. — Я видел, как вы весь день переглядывались. Смахивает на двух влюбленных, у которых в этой пьесе нет текста… это значит? — Он нахмурился. — «Кладовая любви иссякла», так, кажется? Кухонная мелодрама — очень популярна у рыночной толпы… !Ксаббу сел по-обезьяньи.
— Ты прав, брат, — заявил он. — И что ты намереваешься предпринять?
— Предпринять? — Вопрос !Ксаббу показался библиотекарю еще более странным, чем его способность говорить человеческим голосом. — Что я должен предпринять? Откуда ты родом, там все обезьяны разговаривают? Ты из-за этого сбежал? — Монах улыбался. Голос его был полон самодовольства. — Яснее ясного, что ты из очень удаленной части дома. М-м-м-м. Возможно, даже из дикого Заповедника, о котором говорят легенды: огромные сады, занимающие несколько крыльев дома. Да, конечно. Может быть, ты даже раньше не видел интерьеры дома.
Флоримель беспокойно зашевелилась:
— Почему вы это говорите?
— Это же яснее ясного… очевидно. То, что вы говорите. Вопросы, которые вы задаете. Но мне все равно. Приморис поручил мне помочь вам. Здесь много удивительного. Даже если бы вы были демонами из совершенно другого дома, это бы не волновало меня при условии, что вы не причиняете нам ущерба, не срываете обои и не ломаете колонны.
