Сжавшись в комок, тихий как мышь, Саймон старался определить местонахождение говоривших. Ему казалось, что говорят двое, но мешали птенцы, тихо попискивающие в его руках. Саймон придержал гнездо локтем, стянул шапку — не хватало только, чтобы отец Дреозан застиг его в церкви в шапке — и накрыл ею гнездо. Птенцы моментально замолчали, понимая, что наступила ночь. Осторожно раздвинув дрожащими руками края занавески, мальчик вскинул голову и прислушался — голоса раздавались как будто из придела главного алтаря. Их тон казался невозмутимым — его не заметили.
Горели всего несколько фонарей. Огромный купол церкви был почти полностью скрыт тенью, высокие окна, словно плывущие по ночному небу, казались светлыми отверстиями, через которые можно увидеть рай. Прижимая к груди убаюканных, прикрытых шапкой найденышей, Саймон подкрался к краю хоров. Устроившись в затемненном углу, ближайшем к лестнице и стараясь не дышать, он просунул голову между перилами балюстрады — одна щека касалась мученичества святого Туната, другая — рождения на острове святой Пелиппы.
— А ты, с вечным твоим нытьем! — шипел один из голосов. — Я невыносимо устал от этого! — Саймон не мог видеть лица говорящего, тот стоял спиной к хорам, кутаясь в плащ с высоким воротником. Его собеседника, сидящего напротив хоров на церковной скамье, Саймон отлично разглядел и сразу узнал.
— Люди, которым говорят то, чего они не хотят слышать, часто называют это нытьем, брат, — сказал сидевший. — Но я не наушничаю и не плету интриг. Я только хотел предостеречь тебя…
— Ты можешь говорить все, что захочешь! — прорычал первый, злоба в его голосе звучала странно, как боль. — Но трон мой по праву и по желанию нашего отца. Ничто из того, что ты думаешь, знаешь или говоришь, не может этого изменить.
Джошуа Безрукий — так, как часто слышал Саймон, называли младшего сына короля, — резко встал со скамьи. Его жемчужно-серый камзол и штаны, вылинявшие во время долгих странствий, еще носили слабые следы красного и белого цветов; его каштановые волосы были коротко подстрижены. Там, где должна была быть его правая кисть, из рукава торчал закрытый цилиндр из черной кожи.
— Мне не нужен трон, поверь мне, Элиас! — произнес он. Его слова были сказаны очень тихо, но как легкие стрелы долетели до убежища Саймона. — Я только предостерегаю тебя от священника Прейратса, человека с… нездоровыми наклонностями. Не приводи его сюда, Элиас! Он очень опасен, поверь мне, я знаю его давно, еще по Узирийской семинарии в Наббане. Монахи там боялись его как чумы. А ты прислушиваешься к нему, будто он так же достоин доверия, как герцог Изгримнур или старый сир Флурен. Глупец! Он разрушит наш дом. — Он сдержал себя. — Я хочу только дать тебе совет, идущий от сердца. Пожалуйста, поверь мне! Я не претендую на трон.
— Тогда покинь замок, — сказал Элиас и повернулся к брату спиной, скрестив руки на груди. — Уйди и дай мне приготовиться к царствованию, как подобает мужчине — свободным от твоих жалоб и интриг.
У старшего принца был тот же высокий лоб и орлиный нос, но он был крепче сложен, чем Джошуа; казалось, ему ничего не стоит сломать человеку шею голыми руками. Его сапоги для верховой езды и камзол были в цвет волос, черными, а плащ и штаны поблекшего в дороге зеленого цвета.
— Мы оба сыновья своего отца, о будущий король, — холодно улыбнулся Джошуа. — Корона твоя по праву. Как бы мы ни относились друг к другу — это не должно тебя волновать. Твое-будущее-величество может быть спокойно — мое слово тому порукой, но, — его голос набрал силу, — я не потерплю, ты слышишь, не потерплю, чтобы кто бы то ни было выставлял меня из дома моего отца. Даже ты, Элиас.
Его брат обернулся, взгляды их, скрестившись, показались Саймону блеском мечей.
— Как бы мы ни относились друг к другу? — хрипло спросил его брат. Голос его надломился, и смертельная мука звучала в нем. — Что ты можешь иметь против меня? Рука? — Он сделал несколько шагов от Джошуа и теперь стоял спиной к брату. Слова его были полны горечи. — Ты потерял руку… Из-за тебя я вдовец, а моя дочь наполовину сирота! И смеешь вспоминать о своих обидах?
Джошуа, казалось, задохнулся, прежде чем ответить.
— Твоя боль… Твоя боль известна мне, брат, — сказал он наконец. — Разве ты не знаешь, что я отдал бы не только правую руку, но свою жизнь!..
Элиас резко повернулся и, подняв руку к горлу, достал что-то блестящее из своего камзола. Саймон смотрел во все глаза. Это был не нож, а что-то мягкое и податливое, как лента из мерцающей ткани. Элиас поднес ее к лицу ошеломленного брата, потом бросил на пол и отшвырнул ногой в сторону. Джошуа стоял неподвижно, потом как бы во сне наклонился, чтобы поднять лежащий предмет — женский серебряный шарф. Пока он молча стоял, держа тонкую полоску в руке, гримаса боли или гнева исказила его лицо. Саймон успел несколько раз вдохнуть и выдохнуть, прежде чем Джошуа наконец спрятал шарф у себя на груди и вслед за братом вышел из церкви.
Прошло довольно много времени, прежде чем Саймон счел безопасным покинуть свое убежище и продолжить путь к главным церковным дверям. Ему казалось, что он присутствовал на странном кукольном спектакле, Узирийских играх, предназначенных для него одного. Мир вдруг показался Саймону вовсе не таким надежным и неизменным, раз принцы Эркинланда, наследники всего Светлого Арда, могут кричать и скандалить, как пьяные солдаты.
Выглянув в холл, Саймон остановился, настороженный неожиданным движением.
Он успел заметить фигуру человека в коричневом камзоле, убегающего по коридору — фигуру юноши возраста Саймона или даже моложе. Незнакомец оглянулся, сверкнув удивленными глазами, и исчез за углом. Саймон не узнал его. Неужели он тоже шпионил за принцами? Саймон тряхнул головой, чувствуя себя нелепо, как бык, получивший солнечный удар. Он стянул шапку с гнезда, вернув птенцам свет и полную щебетания жизнь, и снова потряс головой. Это было беспокойное утро.
Глава 4. Клетка для сверчка
Моргенс с грохотом бродил по своей мастерской, погруженный в поиски потерянной книги. Он утвердительно махнул Саймону, разрешая ему поискать клетку для птенчиков, и вернулся к своему занятию, сдвигая горы манускриптов и фолиантов, как слепой гигант, ворвавшийся в город хрупких башен.
Найти птенцам подходящий дом оказалось гораздо труднее, чем представлялось Саймону, — клеток было сколько угодно, но ни одна не подходила. В некоторых расстояние между прутьями было так велико, что там пожалуй, смогли бы жить только свиньи или медведи, другие были доверху набиты какими-то странными вещами, причем ни одна из них ни капли не походила на животное. Наконец он приметил одну, казавшуюся вполне приемлемой, под свертком блестящей ткани. Она доходила по высоте до колена Саймона и была туго сплетена из речного камыша в форме колокола; клетка была пуста, если не считать поддона с песком, маленькая дверца завязана веревкой. Саймон повозился с узлом и открыл ее.
— Стой! Прекрати немедленно!
— Что?! — Саймон отскочил.
Доктор пронесся мимо него и ногой захлопнул дверцу.
