Старик прошептал что-то в отверстие и подождал. Нахмурился раздраженно или встревоженно. Опустил предмет на землю, встал и развязал затянутый на талии пояс из отбеленной оленьей кожи. Затем, стянув капюшон и открыв загрубевшее от ветра лицо, он сбросил волчью куртку. Рубаха без рукавов, которую он носил внизу, была того же цвета, что и куртка, кожа мускулистых рук не намного темнее, но на правом запястье, как раз над меховой рукавицей, яркими красками была нарисована голова змеи — синим, черным и кроваво-красным. Тело змеи спиралью обвивалось вокруг правой руки человека и исчезало за рукавом рубашки, чтобы вновь появиться, обхватив его левую руку и закончиться свернутым хвостом на запястье. Этот буйный всплеск цвета резал глаза на фоне скучного снежного леса, белой одежды и белой кожи человека; казалось, что какая-то летучая змея, в воздухе разделившаяся пополам, билась в смертельной агонии в двух локтях от промерзшей земли.
Старик не обращал внимания на холод, заставивший его обнаженные руки покрыться гусиной кожей, пока не кончил укутывать сверток курткой, подпихивая под него свободные концы. Тогда он вытащил из кармана своей нижней рубахи кожаный мешочек, выдавил оттуда немного желтого жира и быстро втер его в кожу обнаженных рук, заставив змею сверкать и переливаться, как будто она только что приползла из каких-нибудь южных джунглей. Закончив, он снова скорчился, усевшись на пятки, и стал ждать. Он был голоден, взятый в дорогу запас подошел к концу еще вчера вечером. Впрочем, это не имело значения, потому что скоро придут те, кого он ждет, и тогда еды будет вдоволь.
Опустив подбородок, сверкая кобальтовыми глазами из-под обледеневших бровей, Ярнауга смотрел туда, откуда должны были прийти люди. Он был старым, старым человеком, суровость времени и погоды сделали его жестким, сильным и свободным. Он не боялся того неизбежного часа, когда смерть придет за ним и позовет в свой темный, тихий дворец. В тишине и одиночестве не было страха, они были основой его длинной жизни. Он хотел только выполнить возложенную на него миссию, передать факел, который другие смогут использовать в грядущей тьме; тогда он отринет жизнь и бренное тело так же легко, как стряхивает сейчас снег с обнаженных плеч.
Думая о торжественных залах, ожидавших его за последним поворотом пути, он вспомнил свой возлюбленный Танголдир, оставленный им две недели назад. Когда он последний раз стоял на пороге дома, маленькое селение, в котором он провел большую часть из своих девяноста лет, было таким же пустым, как легендарный Хелгейм, который ждал его, когда предназначение будет выполнено. Все остальные обитатели Танголдира бежали много месяцев назад. Только Ярнауга остался в селении под названием Лунная дверь, приютившемся среди Химельфельтских гор и все-таки в тени далекого Стурмспейка — Пика Бурь. Зима дохнула таким холодом, какого никогда раньше не знали даже риммеры Танголдира, а ночные песни ветра отдавались таким воем и рыданиями, что люди теряли разум и поутру были только хохочущими безумцами, окруженными мертвецами.
И один Ярнауга не покинул свой маленький дом, когда ледяные туманы в горных ущельях и на узких улочках стали густыми, как шерсть, а наклонные крыши Танголдира превратились в корабли призрачных воинов, плывущих по облакам.
Никто, кроме Ярнауга, не видел, как все ярче и ярче разгораются огни Пика Бурь, не слышал звуков безграничной, бесчувственной музыки, которая разносилась повсюду через громовые раскаты, через горы и долины этих крайних северных провинций Риммергарда.
Но теперь даже он — его время пришло наконец, на то были даны ему определенные знаки и послания — оставил Танголдир наступающим тьме и стуже.
Ярнауга знал: что бы ни случилось, он никогда больше не увидит солнечные блики на стенах деревянных домов и не услышит пения горных ручьев, когда они несутся с плеском мимо его дверей к разбухающему Гратуваску. И не будет он больше стоять на своем крыльце в чистые темные весенние ночи и смотреть на сияние огней в небе — мерцающих северных огней, знакомых ему с детства, не похожих на грохочущие нездоровые вспышки, которые мерцают теперь на темной громаде Пика Бурь. Все это отошло в прошлое. Дорога его была ясна, но мало радости было в ней.
Но даже теперь не все еще прояснилось. Все еще непонятен был навязчивый сон, с которым следовало разобраться, сон о черной книге и трех мечах. Он упорно приходил к нему по ночам последние две недели, но смысл его был все еще темен.
Течение мыслей старика было прервано появлением движущегося пятна на далекой опушке леса западного края Вальдхельма. Он быстро сощурился, потом наклонил голову и поднялся на ноги.
Пока он натягивал куртку, ветер сменил направление, и вскоре с севера прокатился слабый раскат грома. Вслед за ним, с противоположной стороны, раздался все усиливающийся стук копыт, в конце концов перекрывший гром.
Когда Ярнауга поднял клетку с птицами и отправился навстречу всадникам, звуки слились — раскаты северного грома и мерный цокот всадников с юга, — наполнив лес ледяным рокотом, музыкой, сыгранной на ледяных барабанах.
Глава 15. Охотники и дичь
Рев реки бился в ушах. Мгновение Саймону казалось, что только вода и движется в этом мире, все остальные — лучники на том берегу, Мария, сам он — все застыли в оцепенении в тот момент, когда достигла цели стрела, трепетавшая в спине Бинабика. Потом еще одна стрела пролетела мимо побелевшего лица девушки, с треском ударившись в разбитый карниз из блестящего камня, и все снова наполнилось безумным, порывистым движением.
Почти забыв о лучниках, которые, словно насекомые, чье гнездо разворошили, суетились на той стороне реки, Саймон в три прыжка одолел расстояние, отделявшее его от девочки и тролля. Он нагнулся, чтобы посмотреть, что произошло, и какая-то отстраненная часть его сознания зафиксировала, что мальчишеские краги, которые носила Мария, продрались на коленях и что в его рубашку под рукой вонзилась стрела. Сначала он решил, что она вовсе не задела его, но потом резкая боль обожгла ребра.
Новые и новые стрелы бились о каменные плиты перед ними и отскакивали, как камешке на озере. Саймон быстро встал на колени, взяв на руки безмолвного тролля и ощущая, как ужасная беспощадная стрела трепещет у него под пальцами.
Он повернулся так, чтобы его спина оказалась между маленьким человеком и лучниками — Бинабик был такой бледный! Наверное, он умер! — и встал. Снова обожгла боль в ребрах, юноша пошатнулся, и Мария подхватила его за локоть.
— Кровь Локкена! — закричал на том берегу одетый в черное Инген, и его далекий голос слабым бормотанием отозвался в ушах Саймона. — Вы же убиваете их, вы, идиоты! Я сказал, задержать их там! Где барон Хеаферт?
Кантака прибежала вниз и присоединилась к Саймону и Марии. Пока они тяжело взбирались на Да'ай Чикизу, девушка пыталась прогнать волчицу взмахами руки.
Последняя стрела ударилась в ступеньку за их спинами, и воздух снова стал неподвижным.
— Хеаферт здесь, риммер! — звук этого голоса перекрыл даже шум реки.
Саймон, стоя на верхней ступеньке, обернулся. Сердце его оборвалось.
