Как будто мне и без них не о чем беспокоиться!
Яркое солнце Дня Белтейна смягчило боль в перетруженных мышцах, но тело все равно ныло… а кроме того он был невыносимо голоден. Он медленно поднялся на ноги, стряхнул приставшую к грязной, выпачканной в глине рубашке траву и бросил еще один взгляд на Тистеборг. Интересно, угли того гигантского костра еще тлеют среди камней? Или все это было просто безумием, вызванным невероятными событиями вчерашнего дня? Гора оставалась равнодушно-спокойной; впрочем, какие бы тайны ни скрывались под покровом густой листвы и в каменной короне холма, Саймон не хотел о них ничего знать. Было вполне достаточно пустот, которые давно необходимо заполнить.
Он повернулся спиной к Тистеборгу. Далеко за чередой холмов виднелись макушки леса. Вид этого бесконечного свободного пространства неожиданно вызвал у него глубинную скорбь и жалость к себе. Чудовищное одиночество! Они отняли у него все — дом, друзей… Он всплеснул руками в бессильной ярости и почувствовал боль от резкого движения. Потом! Потом можно будет плакать, а сейчас надо быть мужчиной. Но все вокруг оставалось несправедливым.
Он снова глубоко вздохнул и еще раз посмотрел в сторону далеких лесов.
Где-то там, насколько он знал, тянулась Старая Лесная дорога. Она пролегала вдоль края Альдхорта, иногда на некотором расстоянии, иногда приближаясь к самому краю леса, словно дразнящий ребенок.
Кое-где она заходила и под полог леса, пробегая через черные, сырые заросли и светлые, залитые солнцем поляны. Несколько маленьких деревень и одиноких полузаброшенных домишек ютились в тени леса.
Может быть, мне удастся найти какую-нибудь работу, чтобы хватило денег хотя бы на хлеб. Я голоден, как медведь… к тому же только что проснувшийся. Я ведь ничего не ел с тех пор… с тех пор…
Он до крови закусил губу. Выхода не было, надо отправляться в путь.
Нежные лучи солнца, казалось, благословляли его. Согревая ноющее тело, они пробивали гнетущий мрак его мыслей. Он ощущал себя чем-то вроде новорожденного жеребенка, которого показывал ему Шем прошлой весной. Любопытство на дрожащих ногах. Но непривычный сияющий мир, расстилавшийся перед ним, не был больше простым и понятным — что-то чужое было в чересчур ярких красках и слишком сладких запахах.
Через некоторое время дал о себе знать манускрипт Моргенса под кушаком.
Несколько сотен метров Саймон пронес манускрипт в потных ладонях, но потом сдался и снова засунул его за пояс. Старик просил его сохранить рукопись, и он сделает это. Саймон подпихнул под нее подол рубахи, чтобы не так терло. Когда ему надоело каждый раз отыскивать переход через бесчисленные ручейки, тонкой сетью покрывавшие поля, он снял башмаки. Запах травы и влажного майского воздуха, хотя и не заслуживавший больше доверия, все же отвлек его мысли от немедленной голодной смерти, обратив их к болезненным кровоподтекам, холодная вязкая глина между пальцами ног тоже хорошо помогала.
Вскоре он достиг Старой Лесной дороги. Идти по глинистой дороге, разбитой колесами тяжелых телег, размокшей от дождей, было тяжело, и он свернул на заросшую жесткой травой обочину. Белые нарциссы и синие левкои смущенно и удивленно покачивались у него под ногами, лужи сверкали послеполуденной голубизной свежего неба, словно кусочки гладкого стекла, впаянные в мокрую глину.
По ту сторону дороги деревья Альдхорта вскоре превратились в монолитный строй, как целая армия, заснувшая стоя. Между некоторыми стволами было небольшое расстояние, и видно было, какая глубокая, непроницаемая тьма, напоминавшая входы в подземелье, царила за ними. Кое-где встречались неуклюжие постройки, возможно, хижины дровосеков, безобразие которых подчеркивали стройные деревья.
Продолжая свой путь вдоль бесконечного порога леса, Саймон споткнулся о куст и больно ушиб и без того разбитые коленки. Как только он осознал, что было причиной его очередного злоключения, юноша перестал ругаться. Большинство ягод на кусте, правда, еще не созрели, но хватало и спелых, так что, когда он наконец двинулся дальше, продолжая жевать, подбородок его и щеки были густо вымазаны ягодным соком. Ягоды не были еще достаточно сладкими, но именно они стали первым за последнее время аргументом в пользу того, что не все так плохо в этом мироздании. Кончив есть, он вытер руки о давно погубленную рубашку.
Когда дорога, а вместе с ней и Саймон, начала преодолевать длинный подъем, появились, наконец, первые следы человеческого обитания. Здесь и там из высокой травы вырастали серые хребты изгородей; за этими обветренными стражами, подчиняясь беззвучным внутренним ритмам, двигались фигуры огородников, сажавших весенний горох. Рядом другие так же медленно двигались вдоль рядов, методично работая мотыгой, прилагая все усилия, чтобы спасти драгоценный урожай от возможного ненастья. Те, кто помоложе, взбирались на крыши, и там ворошили и уплотняли солому длинными палками и сдирали мох, выросший за время авриельских дождей. Ему страшно хотелось рвануться через поля, к этим аккуратным фермам, где его наверняка впустят, накормят… дадут работу…
Где кончается моя глупость? — думал он. Почему бы мне просто не отправиться обратно в замок и не покричать, что я, наконец, явился, где-нибудь на хозяйственном дворе?
Крестьяне всегда подозрительно относились к незнакомцам, а уж теперь, когда с севера поползли слухи о бандитизме и о чем-то похуже того, тем более.
Кроме того, Саймон был уверен, что эркингарды будут искать его именно здесь.
Эти фермеры непременно припомнят странного рыжеволосого юношу, проходившего мимо. Нет, лучше подождать с разговорами, по крайней мере пока Хейхолт так близко. Может быть, ему повезет в одном из трактиров, граничащих с этим таинственным лесом, — если только его пустят туда?
Я ведь знаю кое-что о работе на кухне, верно? Где-нибудь найдется дело для меня… правда?
Поднимаясь все дальше в гору, он увидел, что дорогу перед ним пересекает темная полоса, след проехавшей здесь телеги, выходивший из леса и тянущийся через поля к югу; путь, проложенный, вероятно, лесником к западным фермерским землям Эрчестера. На перекрестке торчало что-то темное и угловатое. После короткого приступа страха он сообразил, что предмет этот слишком высок, чтобы оказаться поджидающим его стражником. Это было, видимо, пугало или придорожная статуя Элисии, Матери Божьей — перекрестки пользовались дурной славой, и местный люд часто водружал там священную реликвию, чтобы отпугнуть блуждающих духов.
Подойдя ближе, он решил, что был прав, подумав о пугале, потому что темный предмет был привязан к шесту или дереву и слегка покачивался от легкого ветра.
Приблизившись еще, он увидал, что это не пугало. Вскоре сомнений не оставалось, предмет был именно тем, чем казался, — телом человека, висевшим на грубой виселице.
Он дошел до перекрестка. Ветер стих; вокруг застыли коричневые облака дорожной пыли. Он остановился, беспомощно глядя на виселицу. Дорожная пыль осела, а потом снова закружилась под порывами ветра.
Ноги повешенного, босые, черные и распухшие, болтались на уровне плеч Саймона. Голова склонилась на сторону, как у щенка, поднятого за шкирку, птицы изуродовали его лицо и выклевали глаза. Сломанная деревянная доска со словами «ЛЯХ КОРОЛЯ» тихо стучала по его груди; на дороге лежал второй обломок. На нем было нацарапано: «ОХОТИЛСЯ НА ЗЕМ».
