— Ллут умер, говорят, — медленно произнес Гутвульф. У Ллута в Таиге он бывал. Кровь взыграла в его жилах в тот раз, И он оскорбил короля перед его придворными. Это было всего лишь несколько месяцев назад. Отчего же сейчас он чувствует себя так мерзко, как-то совсем не по-мужски? — С чего все эти негодяи бегут из дома?
Управляющий бросил на господина странный взгляд, как будто Гутвульф вдруг спросил его, где право, где лево.
— Отчего? Из-за войн и грабежей на границе, из-за хаоса во Фростмарше. И, конечно, из-за Белых лисиц.
— Белые лисицы?
— Вы, конечно, знаете о Белых лисах, мой лорд, — управляющий уже не скрывал своего скептицизма. — Несомненно, так как они пришли на помощь армии, которой вы командовали при Наглимунде.
Гутвульф поднял голову, задумчиво теребя свою верхнюю губу.
— Ты имеешь в виду норнов?
— Да, господин. Белые лисицы — так называет их простой народ из-за их мертвецкой бледности и лисьих глаз. — Он подавил дрожь. — Белые лисы.
— Ну и что про них? — спросил граф. — Какое они имеют отношение к моему урожаю, да сотрясет Эйдон твою душу?
— Но они же движутся на юг, граф Гутвульф, — управляющий удивился. — Они покинули свое гнездышко в Наглимундских развалинах. Люди, которым приходится ночевать под открытым небом, видели, как они носятся в потемках по холмам, подобно привидениям. Они передвигаются ночью группами и все время на юг — к Хейхолту. — Он тревожно оглянулся, как будто только что поняв, что он сказал. — Пробираются сюда.
После ухода управляющего Гутвульф долго сидел за графином вина. Он взялся было за шлем, чтобы надраить и его, посмотрел на клыки слоновой кости, украшавшие его, и отложил, так и не почистив. Душа не лежала к этому делу, хотя король ожидал, что через несколько дней он возглавит его гвардию в походе, а доспехи как следует не чистились с самой осады Наглимунда. Вообще со времени осады все пошло наперекосяк: у него такое чувство, что по замку бродят привидения, а в его сны вторгается этот проклятый серый меч и два его собрата; он просто боится ложиться спать, боится заснуть… Он отставил вино и загляделся на мигающую свечу. Потом ощутил некоторый подъем настроения: по крайней мере это все ему не чудится. Нескончаемые ночные шумы, неприкаянные тени в залах и во дворах, бесследно исчезающие полуночные посетители Элиаса — все это и многое другое заставило графа Утаньята усомниться в своем здравом уме. Когда король заставил его дотронуться до этого чертова меча, Гутвульф стал определенно считать, что благодаря колдовству или иным путем, но в нем появилась трещина, через которую в него проникает безумие, чтобы его уничтожить. Но, оказывается, это не причуда и не игра воображения, что и подтвердил управляющий. Норны собираются в Хейхолте. Идут Белые лисы.
Гутвульф достал из чехла нож и послал кувыркающееся лезвие в дверь напротив. Оно задрожало, застряв в тяжелой дубовой доске. Граф прошаркал к двери, вытащил его, снова метнул и тут же вытащил ловким движением руки. Ветер свистел в деревьях за окном. Гутвульф осклабился. Нож снова вонзился в дерево.
Саймон лежал, как бы подвешенный между сном и не-сном, а голос у него в голове все говорил:
—..Видишь ли, Хакатри, самый тихий из моих сыновей, может быть, с этого и начались все наши беды. Я упомянула две семьи, как будто только они и выжили из Венига Досай'э, но ведь нас перевезли через Великое море ладьи тинукедайя. Ни мы, зидайя, ни хикедайя не дожили бы до вступления на эту землю, если бы не Руян-мореход и его народ. Но, к нашему стыду, мы обращались здесь с Детьми Океана так же плохо, как мы обращались с ними в землях Сада за океаном. Когда большая часть людей Руяна, наконец, отбыла, отправившись в эти новые земли, я думаю, в это время и начала расти тень. О Хакатри, насколько мы были безумны, если принесли былую несправедливость в это новое место, то зло, которое должно было умереть там, на нашем родном Крайнем Востоке…
Клоунская маска плясала перед лицом Тиамака, сверкая в свете костра, покрытая странными перьями и рогами. На миг он почувствовал замешательство. Почему Праздник ветра настал так рано? Ведь до ежегодного празднества в честь Того, Кто Гнет Деревья, остаюсь месяцы! Но вот перед ним один из клоунов кланяется и пляшет, а чем объяснить тяжелую головную боль, как не выпитым накануне в избытке тростниковым пивом — вернейшим признаком наступления праздника?
Ветряной клоун издал звякающий звук, потянув за что-то из руки Тиамака. Что он делает, этот клоун? Потом вспомнил: ему нужна монетка. Конечно, каждый ведь должен иметь бусинки или монетки для Того, Кто Гнет Деревья. Клоуны собирали эти блестящие трофеи в глиняные кувшины, чтобы трясти их, поднимая к небу. Подобные трещотки и создавали основную музыку праздника — их шум привлекал благосклонное внимание Того, Кто Гнет Деревья, и бог не давал разгуляться вредным ветрам и наводнениям.
Тиамак знал, что следует отдать клоуну его монетку. Разве не для этого он ее припас? Но то, как настойчиво ощупывал его этот клоун, вызвало неприязнь Тиамака. Маска подмигивала и ухмылялась. Тиамак, пытаясь побороть чувство недоверия, крепче сжал в руке монетку. Что же происходит?..
Его зрение внезапно прояснилось, и глаза расширились от ужаса. Подпрыгивающая клоунская маска оказалась чешуйчатой головой ганта, прямо над ним свисающего с лианы, болтающейся над рекой. Гант тихонько трогал его своими паучьими пальцами, терпеливо пытаясь выковырять нож из потной от сна ладони.
Человек вскрикнул от отвращения и откинулся назад — к корме лодки. Гант заскрежетал и защелкал ротовыми щупальцами, помахивая лапой, покрытой роговой оболочкой, как бы пытаясь уверить его, что все это было просто ошибкой. Вмиг Тиамак ухватился за шест и замахнулся вдоль борта, чтобы сбить ганта, пока тот не улизнул вверх по лиане. Раздался звук удара о панцирь, и гант полетел через лодку, поджав лапы, как обгоревший паук. Раздался лишь тихий всплеск, когда он плюхнулся в зеленую воду.
Тиамака передернуло от отвращения, пока он ждал его появления над водой. Над его головой раздался целый хор цокающих звуков. Он быстро взглянул наверх и увидел полдюжины гантов, каждый размером с большую обезьяну, которые уставились на него с безопасного расстояния — с верхних веток. Их черные, ничего не выражающие глаза блестели; Тиамак нисколько не сомневался, что если бы они знали, что он не может стоять, они бы тотчас же набросились на него, хотя обычно ганты не набрасываются на взрослых людей, даже раненых. Как бы странно это ни было, он мог лишь надеяться, что они не поймут, как он на самом деле слаб или какие раны скрывает его кровавая повязка.
— Вот так-то, мерзкие жуки! — закричал он, воинственно размахивая шестом и ножом. Морщась от боли, он только молился, чтобы не упасть от истощения сил; он был уверен, что в этом случае ему уже не удастся очнуться. — Спускайтесь, и я проучу вас, как вашего приятеля!
Ганты злобно цокали в ответ, но делали вид, что можно не торопиться: если он им сегодня не достанется, какие-нибудь другие ганты непременно доберутся до него. Их жесткие панцири, местами покрытые лишайником, скрежетали, когда они карабкались вверх по ветвям. Не поддаваясь накатившему на него приступу дрожи, Тиамак медленно направил плоскодонку на середину стремнины, подальше от нависающих ветвей.
