Саймон проходил под деревьями, когда до него дошло, что она сказала:
— Нарушить правила?
Адиту двигалась быстро, почти вприпрыжку. Она шла легко и уверенно по дороге, которая вела вниз от Летних ворот. Лес здесь казался таким же диким, но более удобным. Такие старые великолепные деревья, как эти, конечно, не могли знать топора, однако они не доходили до самой дорожки, их ветви не могли помешать пройти никому, кроме, может быть, самого высоко путника.
Так шли они по извилистой тропке довольно долго, продвигаясь по гребню, который слегка возвышался над долиной. Лес здесь был с обеих сторон настолько густым, что Саймон видел перед собой только на расстоянии брошенного камня, пока ему не стало казаться, что он стоит на месте, а деревья шагают мимо. Воздух становился по-настоящему теплым. Речка, вольно бежавшая где-то невдалеке, повторяя изгибы тропинки, наполняла воздух легкой дымкой. Сонное жужжание пчел и других насекомых действовало на Саймона, как глоток целительной настойки Бинабика.
Он почти не ощущал собственного тела и механически передвигал ноги, следуя за Адиту. Вдруг ситхи остановила его. Слева от них древесная штора отодвинулась, открыв долину.
— Повернись, — вдруг перешла она на шепот. — Помни, Сеоман, ты первый из люден вступаешь в Джао э-Тинукай, в Лодку в Океане Деревьев.
На лодку это, конечно, совсем не было похоже, но Саймон сразу понял значение этого названия. Натянутые от вершин деревьев к земле, от ствола к стволу и с ветки на ветку, надутые ветром развевающиеся полотнища тысячи разнообразнейших оттенков на первый взгляд напоминали именно паруса, и вея долина казалась действительно огромным невероятным кораблем.
Некоторые куски этой ослепительно яркой ткани были растянуты так, чтобы образовать крышу. Другие обвивали стволы деревьев или свешивались с ветвей к земле, образуя прозрачные стены. Некоторые просто раздувались и хлопали на ветру, привязанные к самым верхним ветвям блестящими шнурами. Весь город колыхался при каждом порыве ветра, как заросли водорослей колышутся на океанском дне, изящно извиваясь под действием прилива.
Ткани и шнуры, которыми они были перевязаны, отражали и так тонко дополняли многообразие красок окружающего леса, что в отдельных местах эти вкрапления трудно было отличить от естественных зарослей. В сущности, когда Саймон присмотрелся поближе, восхищенный тонкой нежной красотой Джао э-Тинукай, он увидел, что город и лес, видимо, были спланированы как единое целое, поэтому они и сливались в неземной гармонии. Музыка реки, петлявшей по дну долины, звучала здесь приглушеннее, но все же была исполнена звонких торжественных нот; блики, отбрасываемые ею на подвижные фасады города, усиливали впечатление водных глубин. Саймону показалось, что между деревьями можно различить серебряные нити других ручейков.
Земля между деревьями и домами, если их можно было так назвать, была устлана густой зеленью, в основном упругим клевером. Он рос повсюду, кроме дорожек, черная земля которых обрамлялась белыми камнями. Несколько изящных мостиков в самых разных местах соединяли дорожки над водой и были тоже сделаны из этого камня. Возле дорожек бродили странные птицы с веерообразными хвостами, сверкающими зеленым, синим и желтым; порой они взлетали на самые нижние ветви деревьев, все время издавая пронзительные и какие-то нелепые крики. В верхних ветвях иногда вспыхивали ослепительными красками другие птицы, расцвеченные так же ярко, как хвосты первых, но голоса, их были гораздо приятнее для слуха.
Теплый мягкий ветерок доносил до Саймона запах пряностей, древесного сока и летней травы; птичий хор исполнял тысячу разных песен, но каким-то образом они все сливались в единую мелодию, образуя как бы мозаичное панно из звуков. Изумительный город простирался перед ним, вливаясь в залитый солнцем лес, — зрелище рая, прекраснее всего, что ему когда-либо удавалось вообразить.
— Это… замечательно, — выдохнул Саймон.
— Идем, — сказала Адиту. — Джирики ждет тебя в своем доме.
Она позвала его за собой. Когда он не двинулся с места, она мягко взяла его за руку и повела. Саймон с восторгом и благоговением озирался вокруг, когда они шли вниз по дорожке, направляясь к самому краю долины. Шелест шелковых складок и бормотание потока сливались воедино с песней птиц, рождая совершенно новое, но необычайно чарующее звучание.
Прежде чем Саймон снова обрел, способность мыслить, он насладился видом, запахом и звуком всего, что его окружало.
— Где же все? — спросил он наконец. Во всем городе, вдвое превышавшем по размеру Батальную площадь в Эрчестере, он не увидел ни одной живой души.
— Мы любим одиночество, Сеоман, — сказала Адиту. — Мы в основном пребываем сами по себе, кроме исключительных случаев. К тому же, сейчас полдень, и многое любят в этот час бродить где-нибудь, покинув город. Странно, что нет никого у Пруда.
Несмотря на казалось бы разумное объяснение, Саймон почувствовал в ней самой какое-то беспокойство, как будто она сама не очень верила в то, что говорила. Но он ничего точно не знал: ни выражение лица, ни поведение тех, среди кого он вырос, не могли помочь ему разобраться в ситхи, с которыми ему довелось встретиться. Тем не менее, он был уверен, что его проводница чем-то встревожена и что вполне возможной причиной является та пустынность города, на которую он обратил внимание.
Огромная рысь царственно ступила на тропинку перед ними. Саймон испуганно замер, сердце его бешено заколотилось. Несмотря на внушительные размеры зверя, Адиту не замедлила шага, направляясь к ней совершенно спокойно, как будто ее там и не было. Махнув своим куцым хвостом, рысь внезапно отпрыгнула и исчезла в подлеске, и только колыхание веток папоротника указывало на то, что она действительно здесь была.
Совершенно очевидно, понял Саймон, что не только птицы свободно чувствуют себя в Джао э-Тинукай. Рядом с тропинкой можно было заметить яркое пламя лисьих хвостов, а лису обычно трудно увидеть даже ночью, не то что днем. Зайцы и белки без особого любопытства наблюдали за проходящей парой. Саймон был уверен, что наклонись он к любому из них, они неторопливо отбегут, потревоженные, но совершенно не испуганные.
Они перешли мост в том месте, где речка разделялась на рукава, и последовали за одним из потоков по коридору из плакучих ив. Лента какой-то белой ткани вилась от дерева к дереву слева от них, обернутая вокруг стволов и наброшенная на ветки. Проходя мимо этих ив-часовых, они увидели вторую ленту: эти две ленты перевивались и расходились, создавая впечатление какого-то неподвижного танца.
Появились еще белые ленты разной толщины; они переплетались какими-то головоломными узлами. Сначала создаваемые ими узоры казались довольно простыми, но вскоре Саймон и Адиту проходили мимо все более сложных узоров, обрамленных стволами ив: ослепительные солнца, затянутое тучами небо, нависшее над океаном с пляшущими волнами, скачущие животные, фигуры в развевающихся одеждах или филигранных доспехах — все это было исполнено перевитыми узлами. Когда первые простые картинки превратились в целые гобелены переплетающихся света и тени, Саймон понял, что перед ним разворачивается целая история в картинах. Все увеличивающийся гобелен из завязанных узлами тканей изображал людей, которые любили и сражались на земле, подобной саду, необычайно странной — в месте, где живут растения и животные, которых трудно узнать, хотя изображения их переданы очень точно руками ткача, который владеет волшебным мастерством.
