— Потом явились мореходы, — сказала Амерасу, голос ее стал мощнее, — и им показалось мало жить и умирать в пределах Светлого Арда, как смертным мышам, которые населяли его до этого. Им было мало кусков, которые мы им бросали. Мы, зидайя, могли бы остановить их вторжение, прежде чем они обрели свое величие, но мы предпочли оплакивать утрату красоты, втайне предаваясь радости. Грядет наша смерть! — славный безвозвратный конец, который превратит наши тени в реальность. Мой муж, Ий'Унигато, был одним из таких ситхи. Его нежное поэтическое сердце любило смерть больше, чем он когда-либо любил свою жену или сыновей, порожденных его чреслами.
Впервые среди собравшихся пронесся тихий шепот — неясное бормотание, едва ли более громкое, чем шелест крыльев над головами. Амерасу грустно улыбнулась.
— Это тяжело выслушивать, — сказала она, — пришло время говорить правду. Изо всех зидайя лишь один не жаждал тихого забытья. Это был сын мой Инелуки, и он горел. Я не имею в виду то, как он умер — это можно рассматривать, как злую иронию или как фатальную обреченность. Нет, Инелуки горел жизнью, его свет разгонял тени — по крайней мере, некоторые из них.
Всем известно, что произошло. Всем известно, что Инелуки убил своего нежного отца, что тогда с ним покончили, вызвав разрушение Асу'а, когда он боролся, чтобы спасти себя от смерти, а весь свой народ — от забвения. Но его горение было так сильно, что он не смог мирно уйти в тень, которая следует за жизнью. Я проклинаю его за то, что он сотворил с моим мужем, своим народом и самим собой, но мое материнское сердце все-таки исполнено гордости. Клянусь Кораблями, привезшими нас, он горел тогда, и он до сих пор горит. Инелуки не умрет!
Амерасу подняла руку, когда новая волна шепота прокатилась по Ясире.
— Спокойствие, дети, спокойствие! — крикнула она. — Праматерь не заключила в свои объятия эту тень. Я не одобряю его за то, каким он стал сейчас, я только говорю о том страстном духе, которого никто не проявил, когда только подобный дух один и мог спасти нас от нас самих. И он нас действительно спас, потому что его сопротивление и даже само безумие его породило в других желание бежать сюда — в этот дом изгнания. — Она опустила руку. — Нет, мой сын исполнился ненависти. Она не позволила ему по-настоящему умереть, но превратилась в пламя, более горячее, чем его собственное, и оно поглотило его. И ничего не осталось от того яркого пламени, которое было моим сыном, — глаза ее затуманились. — Почти ничего.
Когда она замолкла на время, Шима'Онари поднялся, направился было к ней, говоря что-то тихо на ситхском наречии. Амерасу покачала головой.
— Нет, внук мой, позволь мне договорить. — В голосе ее послышались гневные нотки. — Это все, что мне осталось. Если меня не выслушают, опустится тьма, не похожая на ту желанную смерть, о которой мы грезим во сне. Это будет хуже Небытия, которое изгнало нас из нашего Сада за морем.
Шима'Онари, потрясенный, опустился рядом с Ликимейей, лицо которой казалось окаменевшим.
— Инелуки изменился, — подвела итог Амерасу. — Он стал таким, каких еще не видел свет — дымящимся угольком отчаяния и ненависти, живущим лишь для того, чтобы переделать то, что когда-то было несправедливым, ошибочным и трагически недооценивалось, но теперь является просто фактами жизни. Подобно нам, Инелуки все еще пребывает в царстве прошлого. Но в отличии от своих живых собратьев, ему недостаточно копаться в воспоминаниях. Он живет или существует — вот тут язык смертных недостаточно точен, — чтобы увидеть, как уничтожается все ныне сущее в мире, исправляется несправедливость; но он не видит иного пути, кроме пути ярости. Его справедливость будет жестока, а способы ее насаждения — еще ужаснее.
Она придвинулась к предмету на каменном пьедестале, положив свои тонкие пальцы на край диска. Саймон испугался, что она порежется, и его обуял ужас при мысли, что он увидит кровь на тонкой золотистой коже Амерасу.
— Я давно знала, что Инелуки вернулся, как и все вы. Но в отличие от некоторых я не отгоняла от себя эту мысль и не перемалывала ее ради удовольствия испытать боль от нее, как иногда притрагиваются к синяку или ране. Я думала, я сомневалась, и я говорила с теми немногими, кто в состоянии мне помочь, пытаясь понять, что может зреть в темном мозгу моего сына. Последним, кто принес мне эти известия, был этот мальчик Сеоман, хотя он сам того не подозревал и до сих пор не знает половины того, что мне удалось получить от него.
Саймон снова почувствовал на себе взгляды, но его собственные глаза были устремлены на излучающее свет лицо Амерасу, обрамленное белым облаком волос.
— Это и к лучшему, — сказала она. — это дитя человеческое получало удары судьбы, и удача выпадала ему в самых удивительных обстоятельствах, но он не чародей и не герой. Он великолепно выполнил свои обязанности, нельзя возлагать на его юные плечи большую ношу. То, что я от него узнала, кажется, дало мне возможность определить истинные намерения Инелуки. — Она сделала глубокий вдох, собираясь с силами. — Он ужасен, могу вам это сказать, хотя слова слишком слабы. Я старейшая среди вас, я, Амерасу, Рожденная на Борту. Но среди вас найдутся такие, которые втайне усомнятся, которые по-прежнему будут отворачиваться от грядущего ужаса. Многие из вас предпочли бы жить с красивыми воображаемыми тенями, а не с уродливой черной тенью — тенью, которую простирает над нами мой сын.
Поэтому я покажу вам то, что я увидела, тогда и вы тоже поймете. Если мы все еще сможем отворачивать лица свои, во всяком случае мы больше не сможем притворяться. Мы можем какое-то время удерживать зиму, но в конце концов она поглотит и нас. — Голос ее вдруг набрал мощь, хотя в нем слышалась печаль. — Если мы с радостью бросаемся в объятия смерти, давайте хотя бы признаем, что мы именно это и делаем! Давайте хоть раз посмотрим на себя честно, пусть и в конце пути.
Амерасу опустила взгляд, как будто устав от душевных страданий. Последовала минута молчания, затем некоторые начали разговаривать между собой, и тогда лицо ее снова обратилось к ним, и она положила руку на луноподобный диск.
— Это Туманная лампа, которую моя мать захватила из Тумет'ай, когда ползучий иней поглотил город. Как и чешуя Великого Червя, как Говорящее Пламя, поющий Шард и Пруд в великой Асу'а — это дверь на Дорогу снов. Она мне многое открыла, теперь пришла пора поделиться с вами этими видениями.
Амерасу наклонилась и легко коснулась чаши, стоявшей перед каменным диском. Бело-голубое пламя взметнулось и загорелось без фитиля над бледным краем чаши. Диск начал светиться таинственным светом. Затем, по мере того, как он разгорался, весь зал Ясиры начал темнеть, пока Саймону не показалось, что день угас и луна, упав с неба, повисла перед ним.
— В наши дни Страна сновидений приблизилась к нам, — сказала Амерасу, — подобно тому, как зима Инелуки окружила и изгнала лето. — Ее голос, звучавший достаточно четко, показался тихим, как шепот. — Земля сновидений пришла в движение, и будут моменты, когда трудно будет удерживаться на дороге, поэтому прошу вас помочь мне вашими мыслями. Ушли те времена, когда дочери Дженджияны могли говорить через Свидетелей так же четко, словно в ухо. — Она взмахнула рукой перед диском, и в помещении стало еще темнее. Нежное царапание крыльев бабочек стало слышнее, как будто они уловили перемены в воздухе.
