Даже в полутьме можно было разглядеть, что армия, идущая по Центральному ряду, состояла не из людей. Белые лица светились в темноте. Белые руки сжимали острые пики. Теперь, когда они были на виду и необходимость скрываться пропала, норны начали петь. Триумфальный речитатив болью отдавался в ушах Изгримнура.
Герцог позволил себе мгновение полного отчаяния.
— Искупитель, спаси нас! Мы попали в западню, как кролики. — Он похлопал священника по плечу в немой благодарности. — Ко мне, люди Джошуа, ко мне! — Он махнул рукой Джеремии, требуя своего коня.
Норны с пением поднимались по Центральному ряду.
10. ОКОЛО ПРУДА
— Наверх, к дереву… — пробормотал Гутвульф. Его лицо под рукой Саймона было горячим, как печка, и скользким от пота. — К горящему дереву. Хочет идти…
Графу становилось все хуже, и Саймон не знал, что делать. Он все еще сильно хромал после своих мучений, ничего не знал об искусстве целения и к тому же находился в темной дыре, где не было ничего способного помочь Гутвульфу.
Он смутно помнил, что лихорадка должна сама себя выжечь, и потому укрыл пылающего графа разбросанными по полу тряпками, но не был до конца уверен в своей правоте, наваливая теплые вещи на человека, который, казалось, сгорал заживо.
Совершенно беспомощный, он снова сел подле Гутвульфа, прислушиваясь к его бреду и молясь, чтобы граф выжил. Темнота давила на него, как сокрушительные глубины океана, мешая дышать и думать. Он пытался отвлечься, вспоминая то, что видел в странных местах, в которых побывал. Больше всего ему хотелось бы делать что-нибудь, но сейчас делать было нечего. Он мог только ждать.
Что-то коснулось его ноги, и Саймон протянул руку, думая, что это несчастный Гутвульф. Вместо этого пальцы Саймона коснулись теплого меха. Юноша издал удивленный крик и отшатнулся, ожидая, что через мгновение ощутит коготки крысы, а может быть, и что-нибудь похуже. Но ничего не произошло, так что Саймон свернулся клубком и лег. Потом чувство ответственности за Гутвульфа победило, и он снова пододвинулся к графу. Преодолевая брезгливость, он ощупал землю перед собой и снова обнаружил пушистое существо. Оно отшатнулось, так же как и он, но не ушло далеко. Это была кошка. Саймон нервно засмеялся, потом протянул руку и погладил ее. Кошка выгнула спину под его рукой, но ближе не подошла. Она устроилась у груди слепого, и движения Гутвульфа стали не такими порывистыми, дыхание успокоилось. Казалось, присутствие кошки помогло ему. Саймон тоже почувствовал себя не таким одиноким и решил быть осторожным, чтобы не напугать животное. Он отщипнул кусочек от оставшейся хлебной горбушки и предложил кошке, которая понюхала, но есть не стала. Саймон сам съел несколько крошек, потом попытался найти удобную позу, чтобы заснуть.
Он проснулся, почувствовав, что что-то произошло. В темноте было невозможно различить никаких изменений, но у него было неуловимое ощущение, что все вокруг как-то поднялось и он оказался в совершенно незнакомом месте, понятия не имея, как попал туда. Но вокруг него валялись те же самые тряпки, и тихое затрудненное дыхание Гутвульфа слышалось рядом. Саймон подполз к графу, осторожно отодвинул теплую, мурлыкающую кошку и был обрадован, ощутив, что мышцы слепого уже не сведены судорогой. Очевидно, лихорадка проходила. Возможно, кошка была его товарищем и ее присутствие помогло ему. Саймон позволил кошке вернуться на прежнее место. Странно было не слышать больше голоса Гутвульфа.
В первые часы болезни у графа бывали просветления, хотя он был так измучен голосами и прежним одиночеством, что нелегко было отличить правду от кошмарных снов. Он говорил о том, что полз сквозь тьму, отчаянно пытаясь найти Сверкающий Гвоздь, хотя, как ни странно, он, казалось, вовсе не думал о нем как о мече, но как о живом существе, зовущем его. Саймон вспомнил беспокоящую силу Торна и подумал, что немного понимает, о чем говорит граф.
Трудно было вылущить зерно истины из отрывочных фраз слепого, полубезумного человека. Саймон представлял себе графа, бредущего сквозь туннели на зов, который он не мог оставить без внимания. Гутвульф зашел далеко от своих обычных маршрутов и слышал множество ужасных вещей. Наконец он пополз и, когда узкий туннель закончился тупиком, начал копать, преодолевая последнюю преграду между ним и объектом его вожделения.
Он прокопал ход в могилу Джона, с содроганием понял Саймон. Как слепой крот в поисках морковки. Рылся… рылся…
Гутвульф все-таки получил долгожданный трофей и каким-то образом нашел дорогу обратно к своему гнезду. Но, по-видимому, даже радости от обладания вещью, о которой он так мечтал, не было достаточно для того, чтобы он оставался в своем тайнике. По какой-то причине он отважился выйти; скорее всего затем, чтобы украсть немного еды в литейной, — ибо откуда еще у него могли взяться хлеб и вода? — но возможно и для чего-то другого, более сложного.
Почему он пришел ко мне? — думал Саймон. Для чего он рисковал встретиться с Ничем? — Он снова вспомнил о Торне, о том, как он, казалось, почти выбрал, куда хочет идти. Может быть, Сверкающий Гвоздь хотел найти… меня.
Эта мысль была пугающе соблазнительной. Если Сверкающий Гвоздь тянулся к великому столкновению, которое должно было вскоре произойти, тогда, может быть, он каким-то образом знал, что Гутвульф по собственной воле никогда больше не выйдет на свет. Как Торн выбрал Саймона и его спутников, чтобы они отнесли его с Урмсхейма к Камарису, так, может быть, Сверкающий Гвоздь выбрал Саймона, чтобы он пришел с мечом в Башню Зеленого ангела и дал бой Королю Бурь. Возникло еще одно смутное воспоминание.
В моем сне Лилит сказала, что меч был частью моей истории. Она именно это имела в виду! Детали были странно туманными, но он помнил человека с грустным лицом, который держал меч у себя на коленях, ожидая чего-то. Дракона!
Саймон провел пальцами по спине кошки, потом по руке Гутвульфа. Наконец он коснулся Сверкающего Гвоздя. Граф застонал, но не сопротивлялся, когда Саймон осторожно разжал его пальцы. Он почтительно провел рукой по грубой поверхности самого Гвоздя, привязанного под гардой. Гвоздь с древа казней святого Узириса! Кроме того, насколько он помнил, какая-то реликвия святого Эльстана была запечатана в полой рукояти. Меч Престера Джона. Как удивительно, что бывший судомой мог коснуться такой вещи!
Саймон осторожно взялся за рукоять. Она, казалось… подошла. Она лежала в его руке так удобно, как будто была сделана именно для него. Все другие мысли о клинке и о Гутвульфе ушли. Он сидел в темноте и чувствовал, что меч — продолжение его руки, его продолжение. Он встал, не обращая внимания на ноющие мышцы, и резко ударил темную пустоту перед собой. Однако, ужаснувшись при мысли, что он может нечаянно ударить Сверкающим Гвоздем по каменной стене пещеры и затупить лезвие, он снова сел, потом отполз в свой угол пещеры и растянулся на камне, прижимая к себе меч, как будто это был ребенок. Металл, касавшийся его кожи, был холодным, лезвие — острым, но Саймону не хотелось его отпускать. На другой стороне пещеры Гутвульф беспокойно бормотал.
