Прейратс дрожал и рыдал:
— Прости меня! Прости мое невежество, мою глупость, о, пожалуйста, господин, прости меня! — Он полз к страшному огненному существу, ударяясь лбом о почти невидимый пол. — Я по-прежнему смогу оказывать вам огромные услуги. Вспомните, что вы обещали мне, повелитель, — что если я хорошо послужу вам, то стану первым среди смертных!
Существо снова взялось за изменяющуюся Скорбь, но другая его почерневшая рука коснулась алхимика. Пальцы обхватили его гладкую вспотевшую голову. Голос более могущественный, чем колокол, обрывистый и смертоносный, как шипение ледяного ветра, процарапал тьму. Несмотря на все происшедшее до этого, при этом звуке глаза Саймона наполнились слезами страха.
— ДА. ТЫ БУДЕШЬ ПЕРВЫМ.
Струи пара поднялись из-под пальцев короля. Прейратс завизжал и выбросил вверх руки, хватаясь за страшные почерневшие пальцы, но король не шевелился, и священник не мог высвободиться. Ручейки пламени побежали по рясе алхимика. Лицо короля над ним было смутным сгустком тьмы, но глаза и разорванный рот горели алым. Подобный крик не мог бы вырваться из человеческого горла. Струи пара скрыли его, но Саймон видел бьющиеся руки, превращающиеся в нечто напомнающее ветки дерева. После долгих минут ужаса священник упал на пол грудой костей, корчась, как горящий сверчок. Судорожные движения замедлились, потом прекратились. Существо, которое когда-то было Элиасом, упало головой вниз. Теперь не было видно ничего, кроме тьмы, но Саймон чувствовал, как оно пьет потоки энергии, бегущие через Сверкающий Гвоздь, Торн и Скорбь, восстанавливая силы, чтобы снова обрести власть над украденным им телом. Прейратс, очевидно, каким-то образом повредил его, но Саймон понимал, что спустя мгновения он восстановит свою мощь. Он ощутил трепет надежды и попытался отпустить рукоять меча, но она была такой же частью его, как рука. Выхода не было.
Словно почувствовав его попытку освободиться, черное существо посмотрело вверх, на него, и, хотя сердце Саймона споткнулось и чуть не остановилось, он мог почувствовать его непримиримость. Оно сокрушило само Время, чтобы вернуться. Даже священнику, какими бы силами он ни владел, не было позволено снова закрыть эту дверь — так какие шансы могли быть у Саймона?
В это мгновение ужаса Саймон внезапно ощутил удар крови дракона, которая когда-то сожгла его плоть и изменила его. Он смотрел на изменчивую черную фигуру, которая была Элиасом, разрушенную скорлупу и ее огненного хозяина и чувствовал ответную боль там, где черная сущность дракона оставила ему шрам. Сквозь пульсирующий несвет, который двигался между Сверкающим Гвоздем и Скорбью, Саймон чувствовал не только всепоглощающую ненависть Короля Бурь, но также и безумное одиночество Инелуки.
Он любил свой народ, думал Саймон. Он отдал за него жизнь, но не умер.
Беспомощно глядя, как это существо снова набирает силу, Саймон вспомнил видение, которое показывала ему Лилит: Инелуки возле Великого Пруда. Такое невыносимое горе было на этом лице, и еще там была решимость, зеркально отражавшая лицо Эльстана, когда тот сидел и ждал ужасного червя, который, как он знал, убьет его. Они были в чем-то похожи, Инелуки и Эльстан, они делали то, что должно быть сделано, хотя ценой этому была сама жизнь. И Саймон был такой же.
Скорбь. Его мысли трепетали и умирали, как мошки в пламени, но эту он нс отпускал. Инелуки назвал свой меч Скорбь. Зачем она показала мне это?
Что-то шевелилось рядом. Бинабик и Мириамель, освобожденные смертью Прейратса, шатаясь, сделали несколько шагов вперед. Мириамель упала на колени; Бинабик подошел немного ближе, низко опустив голову, как будто в лицо ему дул сильный ветер.
— Ты уничтожишь этот мир, — выдохнул тролль. Рот его широко раскрывался, но слова казались тихими, как шелест бархатных крыльев. — Ты утеривал свое место, Инелуки. Здесь не будет ничего для твоего управления. Тебе здесь нет места!
Сгусток тьмы повернулся посмотреть на него, потом поднял мерцающую руку. Саймон, видя страх Бинабика перед уничтожающим прикосновением, почувствовал, как его страх и ненависть снова возрастают. Он сражался с этим приливом ярости, сам не зная почему.
Ненависть сохраняла его живым в темных местах. Пять веков гореть во тьме! Ненависть — это все, что у него есть. И я тоже ненавидел. Я чувствовал, как он. Мы одинаковые.
Саймон пытался сохранить перед собой образ страдающего лица живого Инелуки. Это была правда, скрытая этим ужасным горящим существом. Ни одно создание во всем мироздании не заслуживало того, что случилось с Королем Бурь.
— Мне жаль, — прошептал он лицу в своей памяти. — Ты не должен был так страдать.
Волна энергии от Сверкающего Гвоздя внезапно уменьшилась. Существо, державшее Скорбь, повернулось к нему, и волны ужаса снова нахлынули на Саймона. Сердце его разрывалось.
— Нет, — простонал он и стал нащупывать внутри себя опору, чтобы стоять и жить. — Я буду… бояться тебя… но я… не буду тебя ненавидеть.
Наступил миг неподвижности, показавшийся Саймону годами. Потом сир Камарис медленно поднялся с колен и, покачиваясь, встал. В его руках Торн все еще пульсировал тьмой, но Саймон чувствовал, что течение его сил слабеет, как будто то, что чувствовал он сам, каким-то образом через точку соприкосновения мечей достигло и Камариса.
— Прощен… — выговорил старый рыцарь. — Да. Пусть все будет…
Что-то заколебалось в центре тьмы, которая была Королем Бурь. Алый свет уменьшился, потом погас. Пылающий красный туман просочился наружу, клубясь, как пчелиный рой. Из центра теней, окутанное дымом, возникло, мерцая, бледное видение короля Элиаса. Лицо его было искажено болью, клочья дыма вились в его волосах. Пламя металось по его накидке и рубашке.
— Отец! — Все существо Мириамели, казалось, вылилось в этом крике.
Король обратил на нее взгляд.
— Ах, Боже, Мириамель, — выдохнул он. Голос короля был не вполне человеческим. — Он ждал этого слишком долго. Он не отпустит меня. Я был глупцом, а теперь… пришла пора… отдавать долги… Прости… Дочь. — Он содрогнулся; на мгновение его глаза загорелись красным. — Он слишком силен… Его ненависть слишком сильна… Он… меня… не… отпустит…
Голова его начала падать. Во рту загорелся алый свет. Мириамель закричала без слов и подняла руки. Саймон скорее почувствовал, чем увидел, как что-то со свистом пронеслось мимо него.
Оперенное белое древко торчало из груди Элиаса. На секунду глаза короля снова стали глазами человека и его взгляд встретился со взглядом Мириамели. Потом лицо его исказилось, рев, громче любого грома, вырвался из раскрытого рта короля, и Элиас опрокинулся назад, в темноту. Рев превратился в громкий, разносящийся эхом вопль, которому, казалось, не будет конца.
На короткий миг Саймон ощутил невозможно холодное нечто, царапающееся там, где кровь дракона вошла в него, чтобы найти убежище в нем, поскольку прежний приют был потерян. Голод этого существа был всепоглощающим и безнадежным.
Нет. Тебе нет здесь места. Мысль Саймона эхом повторяла слова Бинабика.
