— Они это сделали, — тихо ликовала Кочерыжка. — Ты видел? Блеск!
Тео чувствовал тайную гордость. То, что совершили гоблины, не просто героический жест — вон как Чемерица растерялся. И они с Кумбером Осокой помогли этому осуществиться.
Молодчина, Пуговица. Так и надо цветочным ублюдкам за то, что недооценивали его.
Машину внезапно окутал туман. Этой части Города Тео еще ни разу не видел и даже у Дауда о ней не читал. Вдоль узкой дороги стояли какие-то строения из камня и глины, больше похожие на термитные кучи или результаты археологических изысканий. Они, как и туманные улицы, выглядели необитаемыми. Двери и окна без стекол зияли, как глазницы нагроможденных в катакомбах черепов. Туман по мере того, как колонна спускалась вниз, становился все плотнее.
«Дело не только в тумане, — понял Тео. — Небо тоже темнеет, как будто день наконец кончился и наступил вечер. Но до вечера еще несколько часов. Может, у них и на небе свет отключается?»
Чемерица отдавал приказы по загадочной персональной линии, ребенок мирно смотрел в окно, Пижма казался поглощенным собственными ощущениями, и Тео шепотом спросил Кочерыжку:
— Где это мы? Почему тут так темно? Из-за дыма, что ли?
Мы въезжаем в Полночь. — Мимолетная радость Кочерыжки прошла, и ее голос дрожал. — Нехорошо это, Тео. После кончины короля и королевы здесь только хоронят умерших — с другой целью сюда никто не приходит. Здесь густо.
— Что густо?
— Да все. Эльфландия здесь сгущается.
— Это сердце страны, — с блаженным вздохом сказал Ужасный Ребенок. — Здесь стоит первый курган, с которого началась цивилизация, но жизнь зародилась намного раньше. Это грань, откуда все приходит и уходит, рождается и умирает. — Ты найдешь это поучительным, мой почти-близнец, прозвучало в голове Тео, на короткое время.
Кочерыжка, хотя находилась на дальней от мальчишки стороне, прильнула к шее Тео еще крепче.
— Не разговаривай с ним!
Но Тео не мог удержаться — гибель дракона от рук гримов придала ему бодрости.
— Это вы здесь, что ли, собираетесь вызвать эту самую... Вечную Ночь?
— Старую Ночь. Но вызывать ее я не буду. Она уже здесь. Я просто отворю ей дверь в мир смертных. Он для нее не нов, но в наше время старые страхи соприкасаются с ним лишь в нескольких местах, которые похожи на маленькие дырочки в водонепроницаемом корпусе корабля. Для больших перемен этого недостаточно. Но я пробью большую брешь в том, что в твоем мире называют реальностью, — такую дыру не залатаешь, и воду из нее не вычерпаешь. И когда туда хлынет Старая Ночь, неся с собой такой хаос, какого даже ваш беспокойный мир не знал с тысячу лет, а то и больше, — ее уже ничто не остановит. Это будет чудесно, как купание в реке дисгармонической музыки. Как метель темного света. Вопли, тщетные молитвы, треск ткани самой реальности — я упьюсь всем этим допьяна. Я ждал этого всю жизнь.
Тео стало тошно, но он не показал виду.
— Все свои семь лет?
— Моя жизнь равна по длине твоей, мой полубрат, мой слепой и глухой близнец, но прошла она в этом мире. Воздух Эльфландии замедляет рост и старение. Ты должен знать дату моего рождения — это еще одно мое достояние, которое ты получил.
— Зато у меня было то, чего ты никогда не видал. Настоящая семья. Настоящая жизнь. — Тео так хотелось побольнее задеть это насмешливое существо в теле ребенка, точно рядом с ним сидела худшая часть его самого. — Любовь. Ты хоть знаешь, что это такое?
— А сам-то ты знаешь? — засмеялся Ужасный Ребенок.
— Замолчите, — раздраженно бросил Чемерица, и Тео вдруг утратил дар речи, а ребенок с улыбкой отвернулся к окну.
Колонна продолжала спускаться по извилистой дороге в нечто похожее на затянутую туманом лесистую долину. Между деревьями стояла густая тьма. Пустые дома по бокам совсем ушли в землю. Их кровли едва выступали над палой листвой, и только прямоугольные входы отличали их от звериных нор.
— Это дурное место, — простонала Кочерыжка. — Оно мне не нравится.
Тео больше не мог говорить и едва сохранил способность шевелиться. Запрокинув голову, он смотрел сквозь купол на верхушки высоких старых деревьев. Они колебались, как волны на экране осциллоскопа. Машину сопровождала поверху какая-то крылатая фигура, чуть заметная на темнеющем небе. Сначала Тео с испугом принял ее за дракона, но фигура была слишком мала — дракона на такой высоте он не разглядел бы из-за тумана. Над ними, всего в нескольких десятках ярдов, кружила какая-то серая птица — то ли сова, то ли мелкий ястреб. Потом туман сгустился, и Тео даже с какой-то грустью потерял ее из виду.
«Может быть, это последнее вольное существо, которое я видел в жизни. Надо было сказать Кочерыжке, чтоб улетала, пока я еще мог говорить. Они говорят, что она не нужна им, но ее все равно убьют, когда покончат со мной». Образ Кочерыжки, опять заключенной в банку, которую на этот раз держит в своих длинных пальцах Антон Чемерица — или, еще хуже, прожорливый мальчишка, — вызвал у Тео стон страха и отвращения, умерший где-то между легкими и гортанью. Запрет Чемерицы ничто не могло одолеть.
Все будет еще прекраснее, чем тебе представляется, мысленно сообщил ему Ужасный Ребенок. Тео только поскуливал, не в силах вытеснить его из своей головы, словно в страшном сне. Эпохальные боль и ужас, знакомые миру лишь в самые ранние его часы. Подожди немного, о брат мой, и ты увидишь такое...
Дорога на миг вынырнула из колоннады призрачных стволов, и Тео увидел перед собой всю долину. Кроны деревьев, начинаясь откуда-то снизу, увенчивались в середине кольцом настоящих гигантов, больше чем вдвое выше остальных. В кольце что-то тускло мерцало, как старое серебро. Но тут машина, преодолев подъем, снова покатила вниз, и густой лес сомкнулся вокруг нее. Нижние ветви мощных деревьев начинались теперь гораздо выше купола, и Тео прикидывал, какой же высоты должны достигать гиганты в центре долины. Тусклый здешний свет почему-то казался даже чересчур ярким, точно косые лучи предзакатного солнца. Тео даже сквозь собственный туман усталости и отчаяния не мог не чувствовать глубокой странности этого места. Она заключалась не только в освещении, но и в том, какими глухими казались здесь громкие звуки вроде шума моторов и какими внятными — тихие вроде ветра, чей шепот проникал сквозь бронированный колпак. Самый воздух, которым Тео дышал, был и более разреженный, и более хмельной, чем ему следовало. Все это сопровождалось растущим чувством дезориентации, как после приема наркотика — время будто бы текло медленнее, и плотность самой реальности повышалась с каждой секундой.
Нет. Плотность — это чересчур умственно. Тео, порывшись в своей многострадальной памяти, вспомнил слова Кочерыжки: здесь густо. Эльфландия здесь сгущается.
Пассажиры следовали через туманный, пронизанный светом лес в полном молчании. Чемерица и его чудовищный приемыш, вероятно, мечтали о будущем, Пижма боролся с болью. Только Кочерыжка шепнула: «Мужайся, Тео», но он не нашел бы, что на это ответить, даже если бы мог говорить.
