Трудно было рассказывать, видя, как и без того мрачный эльф мрачнеет все больше. Но Тео довел рассказ до конца, и новый глава дома Примулы, встав, поклонился ему.
— Еще раз воздаю тебе должное за твою смелость и твою честность. Не могу сказать, чтобы на сердце у меня стало легче, — моя сестра страдала долго и мучилась, видимо, даже перед смертью, когда гибель Дауда разрушила чары, и ее больной разум вернулся в тело, — но знание всегда лучше, чем невежество. Я перескажу Пуговице самое важное из того, что услышал, но после хотел бы побыть один.
— Я прошу у тебя прощения за зло, которое он причинил твоей семье, хотя он и не был по-настоящему моим родственником. Я проникся к нему симпатией, прочитав его записки. Трудно поверить, что это один и тот же человек.
— Мы вступаем на опасную почву, полагая себя добрыми, а свои намерения хорошими, и думая, что нам поэтому дозволено совершать заведомо дурные поступки. — Примула задержался у выхода. — Пуговица очень хотел бы, Тео, чтобы ты пришел к нему на мост нынче вечером. — Он приветственно вскинул руку и вышел.
— Я тоже пойду, — сказал Кумбер. — Я тут единственный феришер, знакомый представителям разных партий, а между тем у нас на всевозможных сходках и митингах ежедневно принимаются решения, которые со временем станут законами и даже войдут в учебники. Тебе это будет интересно, Тео, — ты ведь и сам обещаешь занять не одну страницу в ученых трудах. Мы строим новую Эльфландию, начиная с фундамента.
— Когда смогу садиться без рвотных рефлексов, с удовольствием приду послушать. Не знаю только, какой из меня будет толк на митингах.
— Там решается и твое будущее. Ах, да, — покраснел Кумбер, — ты ведь, наверное, захочешь вернуться домой, в свой мир.
— Думаю, да, если он еще на месте. Надеюсь, Ужасного Ребенка остановили вовремя?
— Наверняка, — улыбнулся Кумбер. — Проделанные нами тесты показывают, что твой мир остался в целом таким же, как был, — ни хуже, ни лучше.
Поппи отпустила руку Тео и внимательно вглядывалась в полотняную стенку палатки.
— Поппи, ты что?
Кумбер откашлялся.
— Ну, мне пора. Поднести тебя куда-нибудь, Кочи, или ты хочешь остаться с Тео и Поппи?
— Кочи? — повторил Тео, и Кумбер опять покраснел. — Да вы двое никак спелись?
— А если и так, тебе-то что? — вызверилась Кочерыжка. — Ты тоже; как я погляжу, времени зря не терял. Ладно, не обижайся, госпожа Дурман, — смягчилась она. — Из вас получилась славная парочка.
— Я не обижаюсь, — монотонно заверила Поппи.
— Но... — Тео перевел взгляд с Кочерыжки на Кумбера. — Я все-таки не улавливаю — каким образом?
— Когда больницы немного разгрузятся, кто-нибудь из нас сделает операцию, — сказал Кумбер, пылая, как неоновая вывеска. — Я — скорее всего. Большого сделать маленьким куда проще.
— Большого — маленьким? — В голове это плохо укладывалось, и Тео решил не стараться. — В любом случае желаю вам счастья. — Он помолчал. — Выспренне как-то звучит, но это правда. Вы мои лучшие друзья во всем мире — в любом из миров Поэтому желаю вам каждое утро просыпаться с песней.
— Спасибо. — Кумбер избегал смотреть Тео в глаза, но ухмылялся при этом.
— Подними-ка меня, Тео, — сказала Кочерыжка. — Хочу сказать тебе кое-что на ушко.
Он уже подставил ей ладонь, и тут его осенило.
— А крылья тебе на что?
Она посмотрела на него удивленно, и ее лицо искривилось от горя, которое она, видимо, скрывала все это время.
— Ну да, откуда же тебе знать, бедняге. Ты ведь в пруду сидел. — Помедлив, она повернулась к нему спиной и спустила с плеч платье. На месте крылышек торчали обгоревшие культяпки.
— Кочерыжка! — Глаза Тео налились слезами. — Боже, какая жалость.
— Я жива, это главное. Если бы Чемерица получше навел свой палец, мне бы конец — стало быть, мне здорово повезло. — Она заставила себя улыбнуться. — И потом, у нас с Кумбером появилось еще что-то общее. Хотя его и так хватает — мы оба интеллектуалы и оба хорошо насобачились ладить с тобой, засранцем.
Он посмеялся, зная, что она ждет от него именно этого — его жалость ей не нужна.
— Обаяния, однако, ты не утратила — как и своих изящных манер.
— Да иди ты. Следи лучше за собой. Долли, огрица, собирается навестить нас, а она задолжала тебе хорошую трепку. Ну, давай, поднимай меня. — Он поднес ее к уху, и она зашептала: — Будь осторожнее с девочкой, Тео. Она в тебя здорово втюрилась, хотя никто в здравом уме не поймет почему. И она собирается участвовать в суде над своим отцом — решать, к смерти его присудить или к пожизненному заключению, а мы, эльфы, живем долго, не забывай. При всей ее ненависти к нему удовольствие ниже среднего. И последнее. Я ужасно боялась за тебя и ужасно рада, что ты не помер. Но если проговоришься об этом кому-нибудь, сразу станешь покойником.
Когда Кумбер вышел вместе с ней — она помахала на прощание, как элегантная дама с палубы отходящего лайнера, — Тео сказал Поппи:
— Кочерыжка рассказала мне про твоего отца. Тяжелый случай. Не надо тебе его судить.
— Еще как надо! — с внезапным гневом выпалила она. — я тоже пережиток прошлого, дочь одного из тех, кто уничтожил дом Нарцисса, совершил столько убийств и заварил Войну Цветов, разрушившую половину Города. Они чуть было не отбросили нашу цивилизацию обратно в Эру Лесов! Пусть все знают мою точку зрения и решают, не следует ли и меня посадить в тюрьму. Скорее всего меня просто отправят в изгнание, потому что Кумбер и Примула выскажутся за меня. Это самое разумное. — Вид у нее, однако, был крайне несчастный.
— Но если тебя беспокоит не это...
— А что, по-твоему, меня беспокоит? Ты возвращаешься в мир смертных — я это слышала своими ушами. Приключения закончились, и ты прыгаешь в первую попавшуюся обратную дверь. Вот и чудесно. Ты имеешь на это полное право, ты перенес много страданий, не будучи ни в чем виноват, в мире, который не был твоим. Не жди только, что я буду ликовать по этому поводу. — Она поднялась, гневная, с сухими глазами. — Мне пора. Я провела тут весь день, а у меня есть и другие дела.
Она почти уже ушла, когда у Тео прорезался голос.
— Поппи, Поппи, постой!
— Что еще?
— Вернись, пожалуйста. — Он похлопал по койке рядом с собой. — Сядь.
Она села — настороженно, как кошка со взъерошенной шерсткой.
— Во-первых, возьми вот это. Он твой. — Руки поднимать было больно, но он снял с шеи цепочку и отдал ей. — Лунный камень твоей матери, правильно?
— Я его тебе подарила.
— И он придал мне сил, когда все стало совсем уж плохо. И все-таки он твой, Поппи, — памятка от другого любившего тебя сердца. Возьми. — Он вложил камень ей в руку.
— Хорошо. Ну, я пойду.
