– Многого-то никто не скажжет бедному старому Гнуссняку, – пожаловался Клыкостраж, – но зато я многое сслышшу. Величайшшие передвижжения, величайшшая тревога… Я недавно слышшал, как двое наших шшептались, что скоро поверхноссть рухнет.
Поверхность… рухнет? Фритти это очень не понравилось. Вот-вот случится что-то ужасное, непостижимое, а по всей видимости, только он да горсточка заикающихся Рикчикчиков – единственные, кто мог бы хоть что-то против этого предпринять.
«Нет, – подумал Хвосттрубой, поправляя сам себя, – я ничего не могу сделать, разве что найти своих друзей и, вероятно, умереть с ними вместе».
Теперь, когда весь Закот начеку, бежать – маловероятно и для одного, не говоря уж о троих или четверых. Прощай, отдаленная надежда, и сама по себе незначительная, а в придачу – возложенная на спинки скачущих белок и на пресыщенный, равнодушный Двор.
– Звездномордыш! Ползучий, скрытный звездномордыш! Сердце из него вырву! – Завывая, Растерзяк остановился, из стороны в сторону мотая черной мордой.
Фритти, вздрогнув, понял, что хотя Растерзяк и безумен, а Гнусняк слеп, у него все же есть на лбу белая звездочка; внизу его легко опознают более проницательные обитатели Холма. Пока Гнусняк унимал разъяренного Растерзяка, он опустил голову и выпачкал лоб в пыли. Поморгав, чтобы стряхнуть с морды грязь, выпрямился.
«Надеюсь, это ее прикроет, – подумал он, – или по крайней мере достаточно замажет, чтобы не бросалась в глаза. Я ни за что не сойду за Когтестража, а вот за безымянного раба – пожалуй».
Бесшерстный снова подтолкнул Растерзяка вперед, и хотя Коготь издал странное поскуливание, некоторое время он больше не мешал идти.
Хвосттрубоево чувство направления, казалось, срабатывало. Он уже замечал признаки возрастающего оживления в проходах, по которым они шли, – более сильные и свежие запахи доносились из боковых ходов. Фритти стал подумывать, как бы найти своих пленных друзей. Он знал, что может быстро и безопасно передвигаться только по этим внешним, в большинстве своем заброшенным, неглавным ходам; как только он попадет в оживленный центр Холма, вся игра его станет бесполезной.
Внезапно из-за поворота тропы донеслись звуки резких голосов. Растерзяк – словно нарочно – избрал именно этот миг, чтобы улечься, вытянув поперек туннеля свое огромное тело с пятнистым брюхом. Хвосттрубой в испуге огляделся – и далеко не сразу приметил крохотное углубление в стене, мимо которой они шли. Эхо скрипучего, прерывистого смеха рокотало в проходе, когда он отпрыгнул и забился в небольшое пространство, в расщелину – и очень тесную. Услышал, как смех прекратился и приблизились тяжелые шаги. Раздались слова – безошибочно опознаваемый рычащий говор Когтестражей:
– Это еще что? Что эта кучища незарытой мррязи делает на дороге?
Послышался взрыв грубого хохота, и другой, столь же неприятный голос сказал:
– Тут явно кто-то, с кого бы надо содрать шкуру, клянусь Великим! Кто там, а ну отвечай!
Гнусняк удрученно заговорил:
– Пожжалуйста, госспода! Не обижжайте! Как видите, я – в обществе двух вессьма уважжаемых членов вашшего братства! Сскажжи им, Проходччик!
– Двоих?! – рассмеялся первый Коготь. – Я вижу только одного, и на вид это большая вспухшая развалина! А ты что видишь, Вонзяк?
– В точности то же. Никуда не годный чурбан и маленькая, извивающаяся слепая моль. Если я не разучился считать, Гнилозуб, так тут только двое. Эта Писклюшка врет нам!
Гнусняк захныкал от страха, и Фритти услышал – двое Когтестражей придвинулись ближе.
– Врать стражам при исполнении обязанностей, на высочайшей службе! По мне, так разорвем его за это, как по-твоему?
– Проходччик! Сспаси меня! Сспаси насс! – истерически завизжал Клыкостраж, и Фритти, скрючившись в своей неглубокой нише, затаил дыхание.
Раздался приглушенный стон, а потом басовитый голос Растерзяка:
– Хвосттрубой! Это сделал звездномордыш! Нет лорд Жи… Лорд Живо… Живоглот, не выжигайте! Моя к а… нет! А-а-а-ахх!
Его голос перерос в пронзительный вой. Два Когтестража вскрикнули от удивления.
– Клянусь Кровавым Отсветом! – прорычал Гнилозуб. – Это и впрямь Коготь!
– Это Растерзяк! – нервно выдохнул Вонзяк. – Он вне закона! Лорд-Всевластитель наказал его! Нам нельзя к нему прикасаться!
– Пфффу! Ты прав. Тут нечисто!… Стыдно тут и быть! И этот писклявый слепой червяк… пошли, давай-ка уберемся! – Гнев в голосе Гнилозуба не смог замаскировать страха, который как бы поскуливал под ним.
Быстрые тяжелые шаги пронеслись мимо Хвосттрубоевой расщелины и удалились по коридору.
Фритти переждал очень долгое, как казалось ему, время и осторожно шагнул в туннель. Бесшерстный силуэт Гнусняка съежился над обмякшей темной фигурой Растерзяка… и странно – на миг Фритти пожалел их. Но Клыкостраж повернул к нему обезображенную морду, и это чувство потонуло в волне отвращения.
– Кто здессь? – окликнул Гнусняк. Хвосттрубой издал нерешительный горловой звук и сказал:
– Кто-кто, Проходчик, конечно. Я уходил осматривать ветки туннеля. Только что видел парочку наших ребят. Вы их встретили?
– Они угрожжали нам! – пропыхтел Гнусняк. – Собирались насс убить! Зачем ты ушшел?
– Я же вам сказал! – притворно сердясь, отозвался Фритти. – Вставайте-ка и поднимайте его! У меня есть дела и поважнее, и я помогаю вам только потому, что вы такие жалкие и ни на что не способные. Ну так потопали мы или нет?!
– О да, сейчасс, сейчасс, Проходчик! Пошшли, Растерзяк, всставай!
С Хвосттрубоем во главе, с неохотно ползущим Растерзяком в хвосте несовместимая тройка двинулась в центр собирающихся сил.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Совсем не камнем
Сердце разбивают
И не жезлом,
А плетью, что незрима – так мала.
Но я смогла
Увидеть, как Волшебное Созданье
Под нею пало.
Эмили Дикинсон
В мире над лабиринтом творилось небывалое. Из-за отдаленных криков и отблесков ночные Часы становились таинственными и настораживающими. Фелы производили каких-то необычных, нежизнеспособных котят, и принц Воспарилл из Перводомья делал устрашающие заявления. Многие в Племени были напуганы. Земля повсюду казалась нетвердой – изменчивой, вероломной.
Око открывалось полностью, совершив оборот раньше времени, и, красное, вспухшее, висело в небесах. Ночи Сборищ были полны неразрешимыми вопросами и безымянными страхами. Наступала Слепая Ночь, ночь величайшей темноты. Некоторые шептались, что на этот раз тьма принесет брряд.
Брряд был на языке у многих, а у скольких на уме – и не счесть.
Под землей же, на трупном своем троне, Великий сплетал паутину необычных деяний. Силы били и пульсировали сквозь его престол так напористо, что порою и самый воздух в Пещере-Пропасти становился плотен и непокорен, как вода. Прибывали и убывали странные образы, трепеща на грани зримого, подобно зарнице на веках у спящего.
