В свое время я заготовил целый список несуществующих людей с
полностью продуманными и вполне надежными биографиями. Все эти люди поочередно
приобретали «Модель-Т» друг от друга и точно таким же образом будут поступать и
впредь. У них много общего — ростом все они примерно пять футов десять дюймов и
вес их приблизительно равен ста шестидесяти фунтам. В любого из них я могу
превратиться с помощью небольшого грима и некоторого напряжения памяти при
запоминании биографии. Все дело в том, что мне не очень-то нравится
путешествовать на корабле, зарегистрированном на имя Фрэнка Сандау с Вольной
или, как ее еще часто называют, планеты Сандау. Если ты — один из ста самых
богатых людей в галактике (кажется, в настоящий момент я значусь в списке 87-м,
хотя, может и 88-м или 86-м), то приходится все время идти на определенные
жертвы, терпеть некоторые неудобства, от которых никуда не денешься.
Просто удивительно, сколько людей жаждут моей крови или моих
денег, но ни то, ни другое я не склонен тратить попусту. Я человек ленивый и
пугливый, все что мне нужно — чтобы моя кровь и мои деньги всегда оставались
при мне. Честолюбие у меня отсутствует, иначе я старался бы стать 87-м, потом
86-м, 85-м и так далее. Деньги, вообще, меня мало волнуют. Быть богатым интересно
только поначалу, да и то не очень, а потом это быстро приедается. После первого
миллиарда ваше богатство воспринимается как чистая условность. Я долго мучился
от мысли, что наверняка финансирую множество черных дел, сам того не
подозревая. Потом придумал себе Большое Дерево и решил — а катись все к
чертовой матери.
Большое Дерево так же старо, как и общество, его породившее.
Каждый листок на его ветвях — банкнота. Сколько в мире денег — столько листьев,
и на каждом написано имя. Некоторые листья опадают, на их месте вырастают
новые, и через два-три сезона все имена меняются. Но Дерево остается прежним,
оно функционирует, как и раньше, только все растет и разрастается. Было время,
когда я хотел отсечь все гнилые ветви на Большом Дереве, но пока я обрубал одну
ветвь, начинала гнить другая, и так все время, а мне ведь и спать когда-то
надо. Проклятье! В наше время даже деньги нельзя потратить по-человечески, да и
Дерево совсем не похоже на «бонсай»
[2]
в горшочке, оно не растет в
указанном направлении.
Ну и пусть себе растет, как ему вздумается, с моим именем на
некоторых листочках — пожелтевших и увядших, либо зеленых и свежих. Я же
позволю себе маленькое удовольствие — буду прыгать по его веткам, взяв себе
имя, которое не будет мозолить мне глаза на всех этих листочках, болтающихся
перед моим носом. Вот и все, что касается меня и Большого Дерева. История же о
том, каким образом в моем распоряжении оказалось столько зелени
[3],
может навести на еще более сложную и забавную метафору, но об этом в следующий
раз.
Я начал вводить в память моего электронного секретаря
инструкции насчет того, что должна делать, а также — чего ни в коем случае не
должна делать прислуга во время моего отсутствия. После многочисленных
перезаписей и мучительного напряжения всех своих умственных способностей я,
наконец, упомянул все, что следовало. Просмотрев свое завещание, я решил
оставить все как есть. Некоторые бумаги я переложил в камеру аннигилятора,
оставив распоряжение уничтожить их при определенных обстоятельствах. Кроме
того, я послал одному из своих представителей на Альдебаране-5 предписание,
гласящее, что если человеку по имени Лоуренс Дж. Коннер случится быть проездом
в тех местах и ему что-то понадобится, то нужно ему это «что-то» предоставить.
Упомянул я также о специальном секретном коде на случай, если придется
доказывать, что я — никто иной, как Фрэнк Сандау. Затем я заметил, что прошло
уже почти четыре часа, и я порядком проголодался.
– Сколько осталось до заката, округляя до минут? —
спросил я секретаря.
– Сорок три минуты, — ответил из скрытого динамика
голос, лишенный всяких признаков пола и каких-либо эмоций.
– Я буду обедать на Восточной Террасе ровно через
тридцать три минуты, — сказал я, сверяясь с хронометром. — Закажи мне омаров с
жареным картофелем по-французски и капустным салатом, ватрушек, пол-бутылки
нашего шампанского, чашечку кофе, лимонный шербет, самого старого коньяку из
моего погреба и две сигары. И еще спроси Мартина Бремена, не будет ли он так
любезен лично обслужить меня.
– Да, сэр. Что-нибудь еще?
– Нет.
Потом я отправился обратно в свои апартаменты, сунул
кое-какие вещи в дорожную сумку и начал переодеваться. Включив терминал
секретаря, я с некоторой внутренней дрожью отдал наконец приказ, который мне
давно уже следовало отдать, но я все время откладывал этот момент.
– Через два часа и одиннадцать минут, — произнес я,
вновь посмотрев на хронометр, — позвони Лизе и спроси, не хочет ли она выпить
со мной на Восточной Террасе. Приготовь на ее имя два чека по пятьдесят тысяч
долларов каждый. Подготовь также рекомендацию по форме «А». Доставь все это
сюда в отдельных незапечатанных конвертах.
– Да, сэр, — последовал ответ, и пока я возился с
запонками, нужные мне документы скользнули в приемную корзину на туалетном
столике.
Я проверил содержимое каждого из конвертов, запечатал их и
опустил в карман пиджака. Затем я отправился по коридору к Восточной Террасе.
Солнце превратилось в огромный багровый шар, зависший над
затянутым дымкой горизонтом, грозя раствориться в нем с минуты на минуту. В
небе парили золотистые облака, все более розовевшие по мере того, как солнце
неумолимо спускалось по своей небесной дороге, проходящей меж пиков двух
близнецов — Урима и Тумима, которые я специально поместил там, чтобы указывать
солнцу путь к ночному приюту. В последние мгновение дня радужная кровь светила
омоет туманные склоны гор.
Я уселся за стол под огромным вязом. Как только я коснулся
сиденья стула, над моей головой возник силовой барьер, который предохранял меня
от падающих сверху сухих листьев, пыли, насекомых и птичьего помета. Через
несколько мгновений показался Мартин Бремен, который толкал перед собой
сервировочный столик.
– Допрый фечер, сэр.
– Добрый вечер, Мартин. Как твои дела?
– Просто замечательно, мистер Сандау. А как фаши?
– Я уезжаю.
– О?!
Он расставил тарелки и разложил приборы, снял со столика
крышку и начал подавать на стол.
– Да, — произнес я. — Быть может, надолго.
Пригубив шампанское, я одобрительно кивнул.
