Я открыла рот от изумления, а Евдокия Ивановна продолжала:
— Немцы стояли в нашем селе долго, около двух недель. За это время мама с отцом, молоденьким офицером, успели полюбить друг друга. Ей было восемнадцать, ему — двадцать. Конечно, они скрывали свои отношения и от немцев, и от русских. Но в селе трудно что-то утаить, вероятно, любопытные бабы их все-таки выследили. Отец, когда уходил из села, обещал приехать после войны и разыскать ее. Но не приехал. Очевидно, он погиб на войне.
А может, просто забыл, подумала я. Сколько у него было таких селянок по всей России?
— Или забыл, — словно прочитав мои мысли, добавила Евдокия Ивановна. — Сами знаете, насколько можно верить мужским клятвам.
— А вы не пытались его отыскать? — спросила я.
Поэтесса покачала головой:
— Деточка, вы еще слишком молоды, чтобы помнить, что в Советском Союзе поиск родственников за границей приравнивался к измене Родине со всеми вытекающими последствиями, вплоть до расстрела.
— Его можно найти сейчас! — загорелась я энтузиазмом. — Интернет дает потрясающие возможности! Вы владеете каким-нибудь иностранным языком?
— Разговорным английским.
— Тогда Клаус переведет вашу историю на немецкий язык, правда? — Наткнувшись на скептический взгляд иностранца, я добавила: — Если, конечно, ваш отец еще жив, все-таки участник войны…
— К сожалению, об отце я знаю только, что его звали Фридрих. Мать сказала, что фамилию не помнит, но, думаю, она солгала — опасалась, что я стану его искать и тем самым навлеку на себя беду. Он оставил матери на память одну вещицу, когда я уезжала в Москву, мать отдала ее мне, и я ни дня с ней не расставалась.
Евдокия Ивановна сняла с шеи цепочку с овальным кулоном и показала нам.
— Обычно я ношу этот медальон под одеждой. Не знаю почему, наверное, чтобы был ближе к сердцу.
Клаус взял кулон и взвесил его в руке.
— Ого, тяжелый! Это золото и, похоже, высшей пробы.
— Так и есть, — кивнула поэтесса, — ювелир подтвердил. Как бы трудно мне в жизни ни приходилось, я его не продала, хотя вещь дорогая. Помнится, мне предлагали за него… если пересчитать на современные деньги… в общем, можно было три месяца каждый день в ресторанах обедать. Я была голодной студенткой, перебивавшейся с хлеба на воду, с ребенком на руках, но отказалась. Я так понимаю, это семейная реликвия, здесь изображен фамильный герб — лев с высунутым языком, держащий в лапе корону, — и вензель с инициалами — FvW. Первая буква, возможно, от имени Фридрих.
— Ваш отец был из дворян? — ахнула я. — Тогда вам будет проще его разыскать. Или хотя бы его потомков, ваших родственников. Надо выложить в Интернете фотографию кулона, люди, которые увлекаются геральдикой, подскажут, чей это герб. Можно послать запрос в дворянские общества, исторические музеи, частным коллекционерам…
— Ох, мне совсем некогда этим заниматься, — отмахнулась Евдокия Ивановна. — Да и зачем? Вряд ли отец еще жив. И даже если так, он не знает о моем существовании.
— Значит, для него будет приятный сюрприз! — оптимизм из меня так и пёр. — Клаус, ты поможешь с переводом на немецкий? Клаус?
Мужчина был так увлечен разглядыванием медальона, что не реагировал на окружающие звуки. Мне пришлось толкнуть его локтем в бок, только тогда он ответил:
— Конечно. Мы можем общаться по Скайпу. Евдокия Ивановна, вы знаете, что такое Скайп? Я оставлю свой логин, позвоните мне, буду рад помочь.
— Странный у нас получился разговор, — задумчиво проговорила Евдокия Ивановна, — начали с Евиного отца, а закончили моим… — Она встрепенулась: — Знаете, а Ева мне приснилась! Я очень переживала, как она там, на небесах, и очень хотела, чтобы она явилась мне во сне, но она не снилась. А сегодня вдруг приснилась!
Я навострила уши.
— Она сказала что-нибудь?
— Да. Она сказала: «Не волнуйся за меня, я тут с бабушкой». Еще добавила… — Евдокия Ивановна наморщила лоб, — я не помню дословно, но смысл такой: поскольку она умерла мученической смертью, ее следующая жизнь будет счастливой. Я ответила: «Это хорошо, ведь в нынешней жизни тебе не везло». И она ответила: «Он сослужил мне хорошую службу».
Я едва не подпрыгнула на месте:
— Он? Кого она имела в виду?
— Может быть, своего убийцу? — предположила поэтесса.
— Она назвала имя?
— Нет, сказала только: «Он сослужил мне хорошую службу». Потом я проснулась.
И всё-таки «он»! Я не сомневалась, что Ева Ивановна говорила о своем приемном сыне.
Я не знала, как заставить Сергея Чижова признаться в убийстве, но была уверена, что придумаю. Обязательно.
Глава 26
Когда мы с Клаусом вышли на улицу, уже совсем стемнело. На ходу я достала мобильник, посмотрела железнодорожное расписание и завопила:
— Быстрей! Последняя электричка на Москву отходит через минуту! Следующая только утром!
Мы галопом помчались к станции. Вдалеке послышался гудок поезда, мы припустили быстрее. На платформе мы оказались одновременно с электричкой.
— Уф, успели! — выдохнула я, влетая в первый вагон. — Клаус, а вы где в Москве остановились? Какая станция метро? Клаус?
Я обернулась и увидела, что немец всё еще стоит на платформе и растерянно хлопает себя по карманам.
— Быстрей, сейчас двери закроются!
— Люся, я кредитку потерял, — пробормотал Клаус.
Я впала в ступор:
— Как потерял? Где?
— Не знаю. Вы езжайте, а я поищу, кажется, где-то тут обронил.
— Но это последняя электричка! — в отчаянии выкрикнула я.
— Ничего, я на такси доберусь. Созвонимся!
Двери захлопнулись, вагон тронулся.
— Клаус, у меня нет вашего телефона! — спохватилась я. — Назовите номер!
Но иностранец меня уже не слышал, электричка набирала ход.
— Ерунда какая-то, — пробормотала я, — как же мы созвонимся?
Над моим ухом раздалось мерзкое ржание, и прокуренный женский голос сказал:
— Ты чё, подруга, не догоняешь? Тебя только что бросили!
Я обернулась и увидела неопрятную тетку, которая курила тонкие и дорогие сигариллы, абсолютно не вязавшиеся с ее бомжеватым обликом.
Я раздраженно дернула плечом:
— Вам не всё ли равно?
— Так-то оно так, — пьяненько захихикала тетка, — но просто я впервые в жизни слышу такую глупую отмазку: потерял кредитку, пошел искать! Вот умора!
Я зашла в пустой вагон и села в мягкое кресло. Внезапно поезд остановился. Очевидно, кто-то, как и я, бежал на последнюю электричку, но не успел, а сердобольные пассажиры рванули стоп-кран. Поскольку состав уже отъехал от платформы, машинист ни за что не соглашался открыть двери, о чем остервенелым голосом сообщил по громкой связи. Мы постояли минуту, а потом поехали.
