Де Бац обнял ее, прижал к себе и начал целовать печальное, милое лицо.
— Мари, Мари! Прости меня! Ты, как всегда, права. Мне есть чем заняться вместо того, чтобы попусту лить слезы. Я постараюсь устроить ей побег. И потом, еще ребенок… Маленький король! Я должен спасти его и избавить страну от кровавых монстров и их ужасной диктатуры!
Молодая женщина не успела насладиться этим мгновением, а де Бац уже встал, увлекая ее за собой.
— Идем, — нежно прошептал он, — я знаю, только ты способна вернуть мне силы, а они мне еще понадобятся. Завтра я вернусь на поле боя! — Что ты намерен предпринять?
— Я хочу навестить кое-кого. А потом посмотрю, как обстоят дела с Шабо.
— Я хочу попросить тебя: забудь хотя бы на время об этом ужасном человеке. Ночь так прекрасна!
— Но не так прекрасна, как ты…
Позже, когда они, отдыхая, лежали рядом в ее спальне, Мари спросила:
— Раз ты не веришь предсказаниям Казотта, почему бы тебе не навестить Бонавентуру Гийона? Ведь его предсказания сбылись…
— Я ходил к нему, но его не оказалось дома. Ты же помнишь, он священник, и ему небезопасно оставаться в Париже. Мне говорили, что он внезапно исчез, словно испарился. Но ты не зря напомнила мне о нем. Я зайду к Ленуару. Возможно, он что-то знает.
Впервые за много лет отставной генерал-лейтенант полиции не знал, что произошло и куда исчез старый аббат. Впрочем, он и не пытался ничего выяснять: если Бонавентура Гийон решил тайно покинуть Париж, то не стоило оказывать ему медвежью услугу, разыскивая его всюду.
— Не последовать ли и вам его примеру? — со вздохом спросил Ленуар. — Вы должны уехать отсюда сами и увезти с собой Мари. Поезжайте на родину, в Арманьяк. Ваш отец еще жив?
— Я надеюсь… Я давно не получал от него известий.
— Разве вам не хочется его увидеть?
— Это было бы для меня огромной радостью, но вы же знаете, что я не принадлежу себе и не должен думать о собственном счастье. Мари тоже знает об этом…
— Я не сомневаюсь в том, что вы человек чести. Но вы должны понимать: Париж может стать для вас ловушкой. Пока еще ваше имя не прозвучало в связи с «заговором двух гвоздик», но оно фигурирует в весьма опасных для вас досье. Сам Робеспьер скоро начнет считать вас самым опасным врагом!
— Что ж, его ненависть ко мне вполне взаимна. В день его падения я стану самым счастливым человеком на свете.
— Постарайтесь не расстаться с жизнью раньше его! Я надеюсь, вы не станете больше пытаться спасти королеву? Ее участь решена.
— Но ее даже не судили!
— Процесс скоро состоится. Поверьте мне, все будет сделано очень быстро. Как только трибунал вынесет приговор, ее немедленно казнят. Вам не удастся ей помочь!
Де Бац насмешливо улыбнулся.
— Вы опасаетесь, как бы я не повторил то, что мне не удалось, когда короля везли на эшафот? Думаете, я собираюсь попытаться похитить королеву прямо в карете?
— Как вы наивны, мой дорогой друг! Неужели вы и в самом деле полагаете, что Марии-Антуанетте окажут ту же честь, что и ее супругу? Он был королем, несмотря ни на что, своего рода отцом нации. А она всего лишь «австриячка», которую все ненавидят. Ее не пощадят. Уверяю вас, королеву повезут в повозке, чтобы все могли ее видеть. Марии-Антуанетте придется пережить страшный позор, прежде чем она попадет на эшафот.
Улыбка исчезла с лица барона. В глазах появился мрачный блеск, которого всегда так боялась Мари.
— Тогда мне остается только одно. Я должен оказать ей последнюю услугу. Пуля в голову или в сердце на пороге тюрьмы — и она избежит этой участи!
— Я уверен, что у вас не дрогнет рука и глаза вас не подведут. Вы вполне можете решиться на эту авантюру, из которой вам не выбраться живым. Но вы должны жить, Жан де Бац! Ради вашего короля и ради сотен невинных, томящихся в тюрьмах. Если вы не хотите уехать, прошу вас, будьте осторожны! Игра, которую вы затеяли с Шабо, очень опасна. Этот человек трус, испорченный до мозга костей. Он выдаст всех и рас скажет обо всем, как только почувствует, что ему грозит гильотина.
— Неужели вы думаете, что я об этом не знаю? Но поверьте мне, «игра, которую мы затеяли» стоит свеч…
А тем временем вышеупомянутый Шабо переживал в некотором смысле сон наяву. Услуги, оказанные им, принесли ему деньги; он любил и был любим очаровательной девушкой. Когда он женится на ней — а это, несомненно, произойдет очень скоро, — то получит приданое в двести тысяч ливров. Эти деньги прибавятся к тем, что он уже «заработал», и сделают его богатым человеком! Кроме всего прочего, Фреи предложили ему поселиться в их особняке на улице Анжу, где, казалось, нашел приют мифологический рог изобилия. Шабо предложили занять апартаменты на третьем этаже, куда можно было попасть по широкой и красивой каменной лестнице. Апартаменты, разумеется, были обставлены — и как элегантно!
В прихожей Леопольдина позволила ему разместить памятные вещи — бюст Брута и гравюры с изображением могилы Марата и клятвы в Зале для игры в мяч. Здесь же расположилась специальная вешалка, на которую можно было повесить красный колпак. Большая гостиная с обитой шелковой камчатной тканью мебелью, напоминала скорее Трианон, чем Якобинский клуб. Между двумя серебряными канделябрами стояли, например, часы из белого и голубого мрамора с купидоном из севрского фарфора. Но больше всего Шабо нравилась спальня. Его восхищали шторы в желтую и белую полоску на белой подкладке из тафты и такое же покрывало на огромной кровати из позолоченного дерева. Четыре колонны поддерживали балдахин, украшенный перьями. Кроме кровати, здесь стояли два канапе, четыре кресла, два стула, туалетный столик из красного дерева и большое зеркало, чтобы в нем отражалась красота дорогой Польдины. На комоде — одному господу известно зачем — красовался бюст Цицерона. Пред полагалось, что он придется по вкусу хозяину квартиры, убежденному республиканцу…
Шабо был очарован такой предупредительностью. Заниматься любовью под пристальным взглядом человека, раскрывшего заговор Каталины, казалось ему верхом утонченности и хорошего вкуса. Для бывшего монаха это казалось куда более возбуждающим, чем распятие, некогда висевшее над его кроватью. Ему не терпелось обосноваться в этих апартаментах, этом любовном гнездышке, где его невеста будет наконец принадлежать ему. Короче говоря, Шабо торопил день свадьбы — тем более что Джуниус, источавший аромат добродетели, как другие источают аромат флорентийского ириса, до дня свадьбы собирался строго следить за тем, чтобы его будущий зять держал в узде свой бешеный темперамент и соблюдал приличия.
В августе и сентябре Шабо вел странную двойную жизнь. К прелестной Леопольдине он приходил вымытый, выбритый, надушенный и щегольски одетый. Правда, он не согласился расстаться с красным колпаком, но все же украсил его золотой кисточкой из любви к своей невесте. А в Якобинский клуб или на заседания Конвента Шабо являлся в рваных штанах, с голыми ногами, в старой карманьоле и засаленном колпаке, чтобы в яростных выступлениях обличать очередную жертву. Шабо пытался восстановить свою непорочность санкюлота: он боялся, что скоро все поймут, что от нее остались одни воспоминания.
