Во двор Мари вышла твердым шагом. Боль, так долго терзавшая ее сердце, сменилась решимостью защитить Жана во что бы то ни стало. Никогда еще она не любила его такой сильной и чистой любовью, как сейчас, когда ей казалось, что Жан потерян для нее навсегда…
Когда мадемуазель Гранмезон появилась во дворе, где уже ждал ее собственный экипаж, ей пришлось пройти сквозь группу солдат. Мэр отважно вышел вперед и помог ей сесть в кабриолет.
— Я надеюсь, что мы скоро увидим тебя, гражданка, — сказал он. — Ты всегда была такой щедрой к местным жителям…
— Благодарю! Постарайся присмотреть за моим домом, гражданин Пипрель.
Для остальных задержанных пригнали повозку, и маленький отряд двинулся в путь. Мари даже не обернулась, чтобы еще раз взглянуть на дом, где она создала свой маленький рай…
В секции. Лепелетье молодая женщина увидела Майяра, который со свирепым видом, как во времена страшного кровавого сентября, мерил шагами зал. Он уже потерял терпение, потому что ему два часа подряд твердили, что вот-вот привезут барона. Майяр не смог скрыть разочарования, когда не увидел среди вошедших де Баца. За это поплатился Лагиш, которого он сразу же приказал отправить в тюрьму Форс. Всем остальным позволили вернуться в Шаронну к большому облегчению Мари — она была счастлива сознанием того, что ее люди не попадут за решетку.
А ее снова начали допрашивать. Майяр, переживший у Робеспьера весьма неприятные Минуты, словно сорвался с цепи. Неподкупный предъявил ему ультиматум: либо Майяр доставит к нему человека, которому собирался продаться, либо ему придется самому познакомиться с тюрьмами, которые он с такой легкостью в свое время освобождал от заключенных.
Майяр осыпал Мари оскорблениями и угрозами, но не осмелился поднять на нее руку. В конце концов он заявил:
— У тебя есть квартира в доме номер 7 по улице Менар. Отдай мне ключи! — Я давно уже там не живу. И я не хочу, чтобы ее осматривали без меня и нашли то, чего там никогда не было. Я требую, чтобы обыск проводили в моем присутствии!
Майяру очень хотелось надавать ей оплеух и вырвать силой то, что он требовал, но в секции Лепелетье было очень сильно влияние Кортея. Ему дали понять, что гражданка Гранмезон — актриса, любимая публикой, а не аристократка и что лучше будет отвезти ее на улицу Менар и при ней осмотреть дом.
Оказавшись снова на улице Менар, Мари с волнением вглядывалась в предметы, ставшие свидетелями первых дней их с Жаном любви. Ей было тяжело смотреть, как всех этих дорогих вещей касаются чужие руки…
Разумеется, в ее квартире ничего не нашли. В протоколе появилась запись: «Ничего подозрительного в доме гражданки Гранмезон обнаружено не было». По справедливости Мари следовало отпустить, но Майяр был слишком разочарован, чтобы позволить ей ускользнуть. Он решил, что, если отправить эту очаровательную женщину в тюрьму, это мигом заставит ее любовника вылезти из той дыры, где он скрывается.
Уверенный в поддержке Робеспьера, Майяр пренебрег протестами Комитета секции. Мари Гранмезон отвезли в тюрьму Сент-Пелажи.
Глава X
УБЕЖИЩЕ
Вечером того же дня, не подозревая о том, что Мари попала в тюрьму, Лаура поддалась на уговоры Жюли Тальма и поехала с ней в театр. Это было 1 октября 1793 года, или 10 вандемьера II года, как уже говорили некоторые. Новый республиканский календарь должен был заменить старый через четыре дня, осложнив жизнь людям разумным, а неразумным и того более.
Лаура приняла приглашение, чтобы доставить удовольствие подруге. После того как были арестованы их друзья-жирондисты, Тальма изо всех сил старался продемонстрировать свою лояльность новому режиму. Поговаривали — правда, шепотом, — что он ради собственного благополучия донес на соперников-актеров из пригорода Сен-Жермен. Но люди ошибались. Актеров действительно арестовали в ночь с 3 на 4 сентября и препроводили в тюрьму, предъявив обвинения в неблагонадежности, переписке с заграницей и преданности старому традиционному театру, но Тальма тут был совершенно ни при чем. Член Комитета общественного спасения Барер давно добивался закрытия «Театра Нации», бывшей «Комеди Франсез», который еще называли «домом Мольера», и актеров арестовали по его доносу.
Опасаясь за собственную жизнь и судьбу близких, Тальма не спешил опровергать слухи. Но пытаясь сохранить свое доброе имя и хоть как-то обеспечить себе будущее, он иногда появлялся на публике с людьми, не имевшими ничего общего с буйными санкюлотами, каждый вечер заполнявшими ряды его театра. Американская колония, находившаяся под покровительством Конвента, стала для него якорем спасения. Тальма упросил жену привести на спектакль хотя бы один раз полковника Свана, преданного поклонника Лауры, и его друзей Рут и Джоэля Барлоу. В определенной степени их можно было назвать «светскими людьми».
Лаура уже много лет не бывала в театре. В день ее свадьбы с маркизом де Понталеком, состоявшейся в Версале, ей оказали большую честь и вместе с супругом пригласили в театр королевы в Трианоне. Играли «Женитьбу Фигаро» специально для королевской семьи и придворных. Лаура сохранила воспоминание об утонченной симфонии синего и. золотого, на фоне которой пышными букетами выглядели роскошные платья дам, украшенных изумительными драгоценностями, и великолепные костюмы мужчин. Все тогда дышало роскошью, юностью, блеском.
Зал «Театра Республики», по-прежнему прекрасный, выглядел теперь совсем иначе. Везде было не убрано, публика щеголяла красными колпаками и передниками, а не шляпами с пышными перьями и парчовыми платьями. Дирекции даже пришлось вывесить объявление, появление которого два-три года назад было бы немыслимым: «Граждане, просим вас снимать колпаки и не оставлять объедки в ложах». После каждого представления уборщикам приходилось несколько часов орудовать метлой и тряпками.
Тальма искренне сомневался, что спектакль понравится людям, которых пригласила его жена, и надеялся только на их снисходительность. В этот вечер играли новую пьесу «Короли на Страшном суде», вышедшую из-под угодливого пера некоего Сильвэна Марешаля. Автор сам признавался, что пьеса его — сущий кошмар, но в театр теперь ходила самая грубая публика, подонки общества, и именно они «заказывали музыку» и платили за билеты. Разумеется, по сниженному тарифу! Эти люди требовали пьес, которые нравились им, с участием полюбившихся народу актеров. Тальма входил в это число, а Давид создавал костюмы, даря зрителям именно то зрелище, которого они требовали.
Давид тоже присутствовал на спектакле. Он сидел в ложе с двумя красивыми девушками, демонстрировал публике умопомрачительный желтый редингот и вел себя как восточный паша в гареме. Лауре этот человек никогда не нравился, и она досадливо поморщилась, обнаружив, что их отделяет от художника всего одна ложа. Она боялась, что он опять станет приставать к ней с просьбами позировать ему и ей снова придется отказываться со всей возможной любезностью. Давид был великим художником, но при этом отъявленным мерзавцем и негодяем.
Тальма беспокоился не зря. Спектакль «Короли на Страшном суде» был настолько тривиальным и убогим, что даже не заслуживал звания театрального зрелища. Декорации представляли собой остров, населенный дикарями, куда отважные французские санкюлоты привозили всех королей Европы, закованных в цепи. Первым на остров попадал папа римский, за ним следовали король Испании с огромным картонным носом, толстый король Англии, король Пруссии, король Неаполитанский, король Польши и, наконец, Екатерина Великая, императрица всея Руси. Повинуясь какой-то странной идее, санкюлоты хотели повесить их всех именно на этом острове. Ожидая смерти, короли голодали и умоляли накормить их. Тогда главарь бросал им кусок хлеба, на который монархи набрасывались, как стая голодных собак.
