– Обращался. Уже после похорон твоей бабушки. Он
ответил, что весь семейный архив утерян, что совсем неудивительно. К тому
моменту его отец скончался, и мой друг мог дать лишь приблизительное описание
своей двоюродной сестры, такой, какой он ее запомнил. Высокая, пепельные
волосы, светлые глаза. Никаких особых примет. Описание вполне подходило твой
бабке, как, впрочем, и сотням других женщин. К тому же не стоит забывать, что
мой друг видел ее в последний раз, еще будучи ребенком, так что на его
свидетельства я бы не стал особо полагаться. Одно несомненно: Анна получила
прекрасное образование, говорила на нескольких языках и была талантливым
художником.
– Талант в землю не зароешь, не помню, чтобы бабуля
когда-нибудь рисовала.
– Да. Зато какие театральные костюмы она шила.
– Черт… Извините, – вздохнула я. – Все равно мне трудно
поверить… Вы думаете, она… Я хочу сказать, если допустить мысль, что моя
бабушка и эта женщина… она отказалась от своей родни из-за этого Ральфа
Вернера? Но… он ведь… она осталась одна. К тому же он к моменту их встречи в
Вильнюсе успел жениться.
– Женился он, скорее всего, по расчету. Хотя… в любом
случае, вновь встретившись, да еще в такой трагической ситуации… если она
осталась жива благодаря ему… бог знает, что ей пришлось пережить. Не нам судить
ее. Все это я говорю тебе с одной целью: хочу предупредить возможные
необдуманные шаги. Кто бы ни была твоя бабка, тебе следует соблюдать
осторожность. Главное, никому ни слова о деньгах, что она тебе оставила. Ни
слова, девочка.
– Кстати, о деньгах. Она решила оставить их мне,
надеясь, что я смогу ими достойно распорядиться; с другой стороны, была
уверена: я отдам их отцу, и потому…
– Я же сказал, она не ожидала, что он умрет так скоро.
Ты разумная девушка и хороший человек, возможно, она видела во всем этом
какой-то смысл?
– Смысл?
– Давай не будем торопить события, вдруг со временем
тебе все станет ясно?
Я покидала Уманского с тяжелым чувством. Поверить в то, что
моя бабка на самом деле Анна Штайн, я по-прежнему отказывалась. Допустим,
встреча через несколько лет с бывшим женихом всколыхнула чувства и они
бросились в объятия друг друга.
Еврейка и эсэсовский офицер, как ни крути, а с любой точки
зрения это никуда не годится. Ему это грозило большими неприятностями, и ее
родня никогда бы ей подобного не простила. Штайны после войны искали
родственников, но ничего о них узнать не смогли. Ральф Вернер вроде бы вывез их
из города и… все. Дальше неизвестность. Допустим, он раздобыл ей документы.
Пепельные волосы, светлые глаза, она мало походила на еврейку и могла успешно
выдавать себя за немку или литовку, ведь она знала несколько языков. Русский
точно должна была знать, если речь идет о моей бабушке, ведь говорила она без
намека на акцент. Были они вместе все годы войны? Если да, то вот и повод
скрываться. О ней знали как о любовнице офицера-эсэсовца, пусть под чужой
фамилией. Но если фамилия чужая, она вполне могла ответить на письмо брата из
Израиля, ведь так? Рассказать историю своего чудесного спасения… А если ее брат
в письме Уманскому рассказал далеко не все?
Но сейчас меня больше занимало другое: эти самые
драгоценности. Бабка жила очень скромно, на зарплату костюмера в театре, а
потом на пенсию. Если это фамильные ценности, их следовало продать в самое
трудное для нее время. Вместо этого она выходит замуж за инвалида… Тут я опять
выругалась, потому что сейчас и мне казалось, что Марго права и бабка меняла
мужей с одной целью: запутать следы. Четыре фамилии за несколько лет. Надо
полагать, чего-то она здорово боялась. Может, потому и думать себе не позволяла
о спрятанных бриллиантах, чтобы не вызвать подозрений. И решилась их продать,
когда после войны прошло очень много времени, а соседский мальчик серьезно
заболел. Я испытала невольную гордость за бабушку, для себя она не стала
продавать драгоценности, а вот для того, чтобы спасти жизнь ребенку… Потом она
решила помочь отцу, первый раз – когда он начал заниматься бизнесом, второй –
когда оказался в трудной ситуации. А перед смертью продала их и положила деньги
на мой счет. Почему деньги? Фамильные ценности принято передавать по
наследству. Боялась, что отец узнает о них, продаст и вскоре лишится денег? Но
как это все связано с его гибелью? Неужели Уманский прав и папа ненароком
коснулся чьих-то тайн? Я представила дряхлых старцев, мечтающих возродить
третий рейх, и хмыкнула. Нарочно не придумаешь.
Однако теперь меня очень интересовали письма, которые отец
нашел в бумагах своей матери. Письма, которые, несмотря на предполагаемую
опасность, она хранила все эти годы и с которыми не пожелала расстаться даже
перед смертью. Надо посмотреть в кабинете отца. Ясно, что Муза все там не раз
переворошила, но ведь ее интересуют исключительно деньги, так что вряд ли она
обратила внимание на письма.
Я остановила такси и поехала домой. Войдя в квартиру, с
облегчением вздохнула: тишина. Мачеха с сестрой, должно быть, удалились или
просто устали вопить и разошлись по комнатам, как два боксера по углам ринга,
ожидая, когда прозвучит гонг и можно будет снова вцепиться друг в друга.
Первый вариант был мне более симпатичен, я ведь намеревалась
заглянуть в бумаги папы, лучше сделать это без свидетелей. Я не собиралась
скрывать свои намерения, но в семействе, где двое просто помешались на деньгах,
мой интерес, безусловно, вызвал бы настороженность и массу вопросов, на которые
я не склонна была отвечать.
Сбросив туфли, я направилась в кабинет отца и, уже приоткрыв
дверь, поняла, что ошиблась. В кабинете была Муза, я услышала, как, она
произнесла: «И сколько я получу за это?», и в тот же момент увидела ее в
кресле, она сидела с сигаретой в руке, а напротив нее устроился Макс. Закинув
ногу на ногу, он сидел на отцовском столе и насмешливо смотрел на мою мачеху.
Ответить на вопрос он не успел, потому что заметил меня, улыбнулся, а Муза,
проследив его взгляд, сказала:
– Здравствуй, милая.
– Привет, – ответила я. – Извините, что помешала, я
думала, что здесь никого нет.
– Приготовь, пожалуйста, чай, дорогая, – ласково
попросила Муза, и я удалилась, хотя, если честно, очень хотелось замереть перед
дверью и подслушать их разговор.
Через минуту я убедилась: сделав это, я бы поступила весьма
опрометчиво. Из кухни я видела, как дверь в кабинет отца приоткрылась, должно
быть, Муза проверяла, не поддалась ли я искушению. Вздохнув, я заварила чай и
стала ждать, что будет дальше.
Минут через пятнадцать эти двое вышли из кабинета и
направились к входной двери. Макс все-таки заглянул на кухню и со своей
сногсшибательной улыбочкой спросил:
– Как дела?
– Нормально.
– Рад. Выглядишь отлично.
– Ты тоже, – буркнула я себе под нос, когда они
удалились.
