То и дело раздавались шаги, хлопала входная дверь, а я
сидела, раскачиваясь и чувствуя, как по моим щекам катятся слезы. Наконец я
нашла в себе силы подняться и вышла из комнаты. В гостиной находилось четверо
мужчин. Макс стоял, привалившись к подоконнику, взглянул на меня и сказал
поспешно:
– Она не сможет сейчас отвечать на вопросы.
– Смогу, – тряхнув головой, ответила я.
Все последующие дни Макс практически не покидал нас. Я была
ему за это очень благодарна, не знаю, как бы я справилась без него. Яна меня
очень беспокоила, после разговора со следователем у нее опять началась
истерика. Она кричала: «Это я во всем виновата, я…» – и сердце у меня сжималось
в предчувствии еще худшей беды.
Я пробовала с ней говорить, но на мои вопросы она не
отвечала, повторяла бессмысленно:
– Это я, я… – и вновь заливалась слезами. Оставалось
лишь гадать, что это – запоздалое дочернее раскаяние или в ее словах
действительно был некий смысл.
Следователя к ней Макс больше не допускал, заручившись
поддержкой врачей. Если и были у ментов какие-то версии, то со мной они ими не
делились. Судя по их вопросам, они считали, что убийство совершил грабитель.
Жуткие порезы на теле жертвы объясняли ее нежеланием сообщить код сейфа. Мне
эта идея казалась смехотворной. Убийца разрезал Музе лицо, нанеся два удара
крест-накрест. Муза ценила свою красоту, и угроза быть изуродованной,
безусловно, подействовала бы. Она бы назвала код, лишь только поняла, что этот
мерзавец настроен серьезно.
Уже на следующий день в квартире появился адвокат, видный
мужчина лет сорока, с холеным лицом и манерами аристократа. Он хмурился, то и
дело вздыхая и разводя руками, и повторял:
– Не могу поверить.
Я вспомнила, что он любовник Музы, и прониклась к нему
сочувствием. Однако очень скоро мне стало не до его душевных переживаний.
– Мать с дочерью не ладили, – доверительно заговорил
он, когда мы остались вдвоем. – Особенно после смерти Александра Ивановича.
Делили деньги. Есть люди, которые слышали: девчонка не раз грозилась отравить
мать.
– Вы что, с ума сошли? – возмутилась я. – Неужто вы…
– Ах, милая, в моей практике случалось и более
невероятное.
– В какой практике? По-вашему, моя сестра могла убить
свою мать?
– Ну, не сама, разумеется. Ведь у нее алиби. Но…
подростки невероятно жестоки, а эта девица теперь единственная наследница, как
я понял. Она могла пообещать убийце деньги…
– Замолчите, – перебила я. – Моя сестра не имеет к
убийству никакого отношения. Да, они ссорились с матерью. И речь о деньгах
действительно заходила, но Яна прекрасно знает, что фирма отца практически
банкрот, к тому же наполовину принадлежит другому человеку. Какой смысл ей
убивать мать?
Он поджал губы и, глядя на меня, еще несколько раз вздохнул,
точно сетуя на мою наивность. Перепугавшись, я бросилась к следователю.
Беседовали мы часа три, я подробно изложила ему свои соображения: убийство
отца, таинственная папка, совладелец фирмы, о котором до гибели папы никто не
знал, уверенность Музы, что о делах фирмы ей говорят далеко не все… Под конец я
сникла, поняв, что мои рассказы больше похожи на донос, причем на людей, с
которыми я даже незнакома, подумала о Морозове и едва не заревела с досады. Он
не сделал мне ничего плохого, а я рою ему яму. Впрочем, следователь особого
энтузиазма не выказал, а я не знала, как к этому отнестись: то ли огорчаться,
то ли радоваться. Собравшись с силами, я решилась пойти дальше и рассказать о
письмах, которые отец нашел после смерти бабки, его интересе к ее биографии, но
подумала с беспокойством, что моя откровенность вряд ли придется по душе
Уманскому, да и что конкретно я могла рассказать? Поведать о догадках Марго и
собственных сомнениях? Мучилась я этими мыслями совершенно напрасно, мой
рассказ о письмах следователя совсем не заинтересовал.
– Не будем отвлекаться, – вежливо предложил он. – При
чем здесь какие-то письма на немецком? Есть фирма, на которую, как видно,
нашлись охотники, ваш отец погиб, а потом и ваша мачеха. Там все весьма спорно,
а в таких делах… В сейфе наверняка были документы, которые кто-то хотел
получить. Наследницу убили, а девчонку просто не принимают всерьез. Вы, кстати,
тоже долю наследуете?
– Нет, – испуганно покачала я головой.
– Ну и хорошо. Разберемся. Дело-то, в сущности, ясное.
Что ему там было ясно, еще вопрос. Я не знала, что хуже:
уверенность следователя в том, что убийство связано с делами фирмы, или
прозрачные намеки адвоката. Я уныло брела по улице, голову разрывало от боли, а
душу от бессилия, и я понятия не имела, что мне делать дальше. «Забрать Янку и
уехать в Италию – вот что», – решила я, но до окончания следствия уехать нам
вряд ли позволят.
В разгар моих сомнений зазвонил мобильный. Я взглянула на
дисплей, номер отсутствовал, только надпись «звонок», я открыла крышку,
буркнула «да» и тут же сбилась с шага.
– Эй, – лениво произнес мужской голос. – Кажется, шоу
начинается. Будь осторожней и не болтайся по городу одна, не прибавляй мне
работы.
– Это вы? – ахнула я. – Вы?
– Конечно, я, кто же еще.
– Вы где-то здесь?
Я начала оглядываться, пока не почувствовала себя идиоткой,
вряд ли мой ангел-хранитель приветливо помашет мне рукой, раз уж предпочел
прятаться.
– Вам что-то известно об убийстве, да? Кто это сделал?
– Откуда мне знать? – возмутился он. – Главное, что ты
жива-здорова. Твои родственники не моя забота. Да не верти ты головой, еще под
машину попадешь.
– Вы правда здесь? – Я вновь начала оглядываться, а он
хихикнул:
– Ты хоть поняла, что я сказал?
– Послушайте, мне необходимо знать, что происходит.
Давайте встретимся, поговорим.
– Смотри, чтобы глупое любопытство не вышло тебе боком,
– вздохнул он и отключился, а я досадливо топнула ногой.
Кто этот тип? Неужто все это время он был рядом? Что ему от
меня надо? Вроде бы он уже не раз давал понять, что его заботит моя безопасность,
вот только стоит ли в это верить? Особенно после последнего замечания.
Он и сейчас рядом? Наверное, так и есть, если он видел, как
я верчу головой. Все мои чувства перемешались: и беспокойство, и страх, и
любопытство… пожалуй, последнее перевешивало. Я отправилась домой, ловя себя на
мысли, что то и дело оборачиваюсь.
