– Снимали у Жорика на даче, а ты где думала? – противно захихикал Витька. – Ясное дело, руины не древнегреческие и пирамида не египетская. Пороховщиков сам себе фараон: выкупил у колхоза четыре гектара земли и на них построил все, что захотел, включая скоростную автотрассу с петельками.
– Хорошая дача у Жорика, – похвалила я. – А жену его ты видел?
– И видел, и слышал, а что?
– Да так, просто интересно, какие жены у наших местных фараонов, – отговорилась я.
– Что, небось думаешь, не охмурить ли богатенького вдовца? – еще противнее захихикал циничный Витька. – Ну, не знаю, не знаю! Ты, Инка, конечно, девица видная, а только Шурочка была совсем другой породы.
– В смысле? – приготовилась обидеться я.
– Серьезная она была женщина! Сказала – сделала! Не финтифлюшка.
– А я, по-твоему, финтифлюшка?! – Я таки обиделась.
– А ты, по-моему, слишком хороша, чтобы сесть на царство в четыре га, – ловко выкрутился Витька. – Шурочка и за ворота-то почти не выходила, к ней даже маникюрша, парикмахерша, массажистка и личный тренер по фитнесу – все на дом ездили. Тебе это будет скучно.
– Пожалуй, ты прав, – согласилась я. – Только не пойму, почему ты жену Пороховщикова Шурочкой называешь? Она вроде Алей была.
– Аля – это тоже сокращенное от «Александра», – уверенно поправил меня Завалишин. – Близкие ее вообще Шуркой кликали. Так они с мужем друг друга и звали – Жора и Шура.
– Шура? – Мне кое-что вспомнилось. – Ладно, Витя, бывай!
Неприлично поспешно попрощавшись со своим собеседником, я побежала в гостиную и лишила мамулю пернатого компаньона.
– Дюша, подожди, мы еще не закончили!
Заложив пальчиком томик стихов Маларме, родительница побежала за мной, но я решительно закрыла дверь своей комнаты перед ее носом:
– Мама, извини, нам с Кортесом нужно серьезно поговорить!
Судя по шорохам, не в меру любопытная мамуля осталась под дверью подслушивать, поэтому я унесла клетку с птицей подальше. Поставила ее на диван, села на пол, чтобы наши с Кортесом глаза оказались на одном уровне, и в подражание капитану Кулебякину строго сказала:
– Заключенный попугай, приступим к допросу!
– Просо, просо, зер-р-рнышки! – моментально откликнулся Кортес, ясно показав, к чему ему было бы желательно приступить.
– Будут тебе зернышки, только не обмани моих ожиданий, – попросила я и почесала висок, формулируя первый вопрос.
Или запрос? Я не рассчитывала, что говорящая птица будет сознательно делиться со мной информацией. Я надеялась, что попугай в присущей ему манере машинально отреагирует на знакомые слова.
– Шура, – сказала я и выжидательно уставилась на Кортеса.
Он промолчал, и я повторила с эмоциональным нажимом и отчетливой артикуляцией:
– Шура! Шу-ра! Шу-ра!
– Шу-ра мы-ла шку-ру! – донесся громкий шепот из-за двери.
– Мама, молчи! – прикрикнула я. – Не мешай, пожалуйста, у меня серьезное дело!
– Басенька, а что они там делают? – спросил в коридоре папуля.
– Кажется, Дюша учит попугая читать, – ответила мамуля.
– Деточка, воспользуйся карточками! – громко посоветовала бабуля, педагог со стажем.
Я вздохнула и подкатила глаза. Какие тайны могут быть в этой семье? По общительности моих родственников превосходят только лесные комары!
– Пожалуйста, не мешайте! – громко попросила я и тихо, но настойчиво спросила попугая: – Так что там с Шурой? Ну же, давай! Шура!
– Шура – дура! – сварливо отозвался Кортес и повернулся ко мне задом.
Я покрутила на месте клетку, разворачивая допрашиваемого к себе передом, и обрадованно повторила:
– Шура – дура. А Жора?
– Деточка, «Шура – дура» – это хорошая рифма, но плохая педагогика! – упрекнула меня из-за двери бабуля.
– Рифма тоже так себе, – высокомерно заметила наша великая писательница.
– А вот мне интересно, как же они зарифмуют Жору? – задумался папуля.
– А Жора как-нибудь обойдется без нашего семейного хора! – в бешенстве выдала я не слабый рэп. – Помолчите, прошу вас!
– Я пр-рошу вас! У-мо-ляю! – отчеканил попугай.
– Не о том ты говоришь, – упрекнула его я. – Давай про Жору. Жора! Жоры, Жору, Жоре, Жору, о Жоре!
– Они уже склонения проходят? – удивилась мамуля.
– Это же программа пятого класса! – припомнила бабуля.
– Молчите все! – рявкнула я. – Это не игра, это допрос!
– Тогда зачем же молчать? – снова удивилась мамуля.
– Ах, говорила я, что милиционеры – неподходящая компания для девочки из хорошей семьи! – громко вздохнула бабуля. – С кем поведешься, от того и наберешься! Вот уже и допрос у нее…
– Дюшенька, если тебе нужны клещи, я как раз закончил колоть фундук! – предупредительно сообщил папуля.
Я застонала.
– Шура – дура! – сочувственно сказал попугай.
– Да если бы только Шура! – пожаловалась я. – А родственнички мои тебе как? Убила бы!
– Убила бы! Убила бы! Убью, убью, убью! Уничтожу! – заволновался Кортес.
Я встрепенулась:
– Кого? Шуру?!
– Шура – дура! – пренебрежительно отмахнулся попугай. – Убила бы дрянь!
– Какую дрянь? Жору? – допытывалась я, забыв о шумах в коридоре.
– Жора мер-рзавец! – убежденно сказал Кортес. – Тварь, дрянь, адюльтер-р-р!
– Жора – и адюльтер?! – ахнула я. – Так Шура знала?!
– Шура – дура!
– Шура-дура узнала про Жорин адюльтер и грозила его убить?
– Не дури, Шурочка! – пророкотал попугай.
И тут же взвизгнул:
– Жора мерзавец!
И снова протянул миролюбиво:
– Брось, Шурочка!
И запальчиво выкрикнул:
– Но Жора др-рянь!
Похоже было, что у птички случилось раздвоение личности и она разговаривает сама с собой.
– Спокойно, – сказала и я, похлопав себя ладошками по раскрасневшимся щекам.
– Спокойствие, только спокойствие! – Разговорившийся попугай без промедления откликнулся одной из любимых фразочек Эдика Розова.
Это уже смахивало на растроение птичьей личности.
– Та-ак, – протянула я, собираясь с мыслями. – Давай-ка проверим, правильно ли я поняла твои показания. Значит, Шура, она же дура, узнала, что Жора, он же тварь, мерзавец и дрянь, ей изменяет. И пригрозила его убить! И сказано это было при тебе, а также при Эдике, который призывал Шуру-дуру сохранять спокойствие. И называл ее при этом Шурочкой. Или Шурочкой ее называл кто-то третий?
