– Привяжи ее! – это было сказано Шурочке.
– Простите, пожалуйста, – сказала мне сама Шурочка.
Обматывая мои плечи широким скотчем, она дрожала всем телом и выглядела так жалко, что я даже не смогла обидеться на нее за производимое надо мной насилие. Я бы наверняка сказала трясущейся бедняжке что-нибудь ободряющее, если бы тем же скотчем она не заклеила мне рот.
Затем аналогичной процедуре компактной упаковки подвергли моего брата, который проявил не характерное для него благоразумие и не стал демонстрировать опасное свободолюбие. Пока Шурочка неумело, но старательно пеленала Зяму липкой лентой, Скоробогацкий держал его под прицелом.
Братцу повезло меньше, чем мне, его устроили вовсе без удобств, усадив на голый пол и прикрутив спиной к ножкам того самого стула, с которым уже образовала единую конструкцию моя собственная фигура. И если до этого момента я еще рассматривала возможность побега – например, эффектный вариант «короткими прыжками на коленках с венским стулом на спине», то в жесткой сцепке с Зямой вынуждена была смириться с необходимостью оставаться на месте. Из нас двоих в комплекте с чужеродным стулом получилась практически нежизнеспособная пара сиамских близнецов.
«Зато вы с братом встретите смерть плечом к колену!» – оценив получившуюся комбинацию, безуспешно попытался утешить внутренний голос.
Принимать смерть решительно не хотелось ни в какой позе и ни в какой компании, но было ощущение, что гад с пистолетом мое частное мнение в расчет не примет.
– Давай шприц, – велел бестрепетный во-оруженный гад своей дрожащей помощнице.
– Ао-ыо-ы?! – скривив шею и запрокинув голову, чтобы видеть мое лицо, негодующе взвыл Зяма.
Я расшифровала его мычание без труда. «Какой еще шприц?!» – вот что интересовало братишку. Но ответить я ему ничего не смогла. Во-первых, у меня тоже был заклеен рот, во-вторых, перехватило горло. Шприц, какой бы он ни был, четко ассоциировался у меня с сильнодействующими лекарственными препаратами, а они, в свою очередь, однозначно напомнили о бесславной гибели Эдика Розова, которому кто-то подсунул пилюльку с отравой. Вероятно, эту гадость можно не только дать проглотить, но и вколоть?
– Дима, зачем? Дима, не надо! – плаксиво скривила губы робкая разбойница Шурочка.
Мне уже не было ее жаль – хныча и кривясь, она все-таки подчинялась распоряжениям гадского Скоробогацкого! Ушла в комнату и там зашуршала, зазвякала. Я опустила глаза и посмотрела на Зяму. Он нервно ерзал по полу, и выглядело это очень жалко и недостойно. Я гордо вздернула подбородок. Что ж, выходит, в нашей паре сиамских близнецов героем уродился только один. Вернее, одна!
«А умрут оба», – мрачно напомнил внутренний голос.
Он явно намекал, что спасение утопающих должно быть делом рук самих утопающих. Руки у меня были связаны, но движение мысли скотч удержать не мог, и я напрягла мозг, силясь найти выход из тупика. Деморализованный происходящим, мозг мобилизации противился, и лишь одна препротивная мыслишка с готовностью явилась по призыву: похоже, со старого стула я вот-вот переберусь прямо в новенький гроб!
– Дим, может, все-таки не надо? – ноющим голосом, еще более противным, чем тенорок Скоробогацкого, повторила Шурочка, вернувшись со шприцем.
Мы с Зямой замычали, как голодные коровы, поддерживая поступившее разумное предложение, но наш «пастушок» отмахнулся пистолетом:
– А ну, заткнулись!
Мы заткнулись.
Наступившую напряженную тишину прорезал тонкий скрип двери – долгий и таинственный, как излюбленный эффект режиссеров голливудских триллеров. После такого интригующего вступительного аккорда на пороге, по идее, должен был возникнуть Фредди Крюгер, а возникла Алка Трошкина – правда, тоже с поднятой рукой. Вероятно, она собиралась деликатно постучать.
– Добрый вечер! – часто моргая, вежливо сказала Аллочка. – Извините, пожалуйста…
– Му-у-у! – взревели мы с Зямой, пытаясь остановить нашу дорогую подружку в поступательном движении на тот свет, но Трошкина только широко распахнула глаза и пискнула:
– Ой!
В следующее мгновение сильный и ловкий тренер по фитнесу выдернул хрупкую фигурку Алки Крюгер из дверного проема, прямо в воздухе сложил ее пополам и четко припечатал попой к полу по левую сторону моего стула.
Шурочка даже не стала ждать команды! Поскуливая, она уже довольно ловко окрутила Трошкину и две вакантных ножки стула липкой лентой, и я почувствовала себя коронованной особой, восседающей на троне в окружении приближенных. Вот только дергались Зяма и Алка не синхронно, так что я наверняка не усидела бы на шатающемся троне, если бы не проклятый скотч.
– Шприц! – злобно сверкая глазками, прошипел Димчик.
Он переложил пистолет в левую руку, а освободившуюся правую протянул ассистентке.
– Это просто ужасно! – всхлипнула Шурочка.
Я была с ней вполне согласна.
И не только я!
– Кошмар-р-р! – возопил картавый голос с порога. – Тер-рибл! Я пр-росто в шоке!
Скоробогацкий, явно не ожидавший, что с не запланированным визитом придет еще кто-то, окаменел, и мне ужасно захотелось пнуть его – не в порядке мести, а просто для того, чтобы сдвинуть в сторону. За атлетической фигурой Шурочкиного личного тренера мне не было видно шокированного картавого.
Но Димчик мне помог.
– Ты-ы-ы! – проревел он, срываясь с места.
И тогда я увидела, что на пороге, растопырив крылышки и приоткрыв клюв, горделиво стоит наш «сын полка» – попугай Кортес. И вот говорите после этого, что животные не такие умные, как люди! Птичка-то не стала дожидаться, пока ее заграбастают и отправят на тот свет! Кортес выпорхнул в сад, и разогнавшийся Димчик выскочил следом за ним.
– Аыыэ-а! – не теряя ни секунды, потребовала я, обернувшись к Шурочке.
– Аыы-а! Аыы! – вторил мне Зяма.
– Аыы! – молила Трошкина.
Что в переводе с людоедского, разумеется, означало единодушный призыв «Развяжи нас, развяжи!». Но эта трусливая негодяйка – дурочка Шурочка – только попятилась от нас и, запнувшись о порожек, кособоко выпала в сад.
И вот тут началось настоящее шоу, причем разворачивалось оно одновременно на двух сценических площадках, так что кое-что я пропустила. Например, я не могла видеть, что происходит в саду, только слышала доносящиеся оттуда выразительные звуки – топот, шорохи, стуки, человеческие и нечеловеческие крики.
Судя по всему, наш крылатый друг носился по саду, а Скоробогацкий пытался, но не мог его поймать, и в ходе этой подвижной игры на свежем воздухе оба ее активных участника ругались так, что прочувствованный русский мат доносился до публики в домике со стереоэффектом и в синхронном переводе на как минимум три языка! Шурочка только нервно взвизгивала, периодически благонравно, как эфирная глушилка, накрывая своим писком особенно сочные нецензурные пассажи.
