- Шуйский на Двину уехал, неспокойно там.
- М-да, стало, дело без нас уже движетце!
- С Москвой ежели… Такое вместе со стариками надо бы решать…
- И еще узнать, что Захария Овин думает!
- Что вы к Захарию привязались! - вступился Берденев. - Захарий Григорьевич думает, что и все. Кому под Москву охота!
- Старики у матери соберутся на днях, - вновь подал голос Дмитрий Борецкий. - Мы уже не дети, у самих дети растут! Половина из вас посадники. Ваши суд и власть. И то вспомните, когда Онцифор Лукич дал городу новый устав, он и сам отступился посадничества, и другие старики отступились. Молодежь стала у кормила власти.
- Тому уж боле ста лет! А нынь, кто умен, давно свои вотчины под Торжком да Бежичами московским боярам попродали…
- Он дело говорит! Старики иные уж в домовину глядят, а нам жить!
- Старики, однако, поводья из рук не выпустили, нам не передали, - возразил, пожав плечами, красавец Юрий.
- Старики не выдадут! - вспыхнул Савелков, распаляясь. - Казимер - герой! Богдана не свернешь! Офонас Груз - старчище кремень и Тимофей не хуже! Лошинский? Пенков? Берденев? Самсоновы? Федоров? Все с нами! - выкрикивал он знакомые каждому имена. - Захарья Овин, этот, не во гнев сказать… Но и тот за свое встанет! Да в плотниках один Иван Лукинич чего стоит! Славлян испугались? И славляне тоже здесь! Своеземцев, покажись! И на Славне-то один Исаак Семенович к Москве тянет!
- Жаль вот Яков Игнатьич умер, был мужик, каких мало! - вздохнули в толпе.
- Дмитрия Васильича Глухова, вот кого жаль!
- Василий Степаныч, Своеземцева батька, до схимы, самый был светлый ум в Новом Городе. При нем бы и Славна не шаталась!
- Самсона Иваныча не забудьте еще, господа!
- С Москвы пишут про нас: люди молодые, остались без родителей, наставить некому, - насмешливо подал голос Губа-Селезнев.
- Не ведают, мол, как и кланятьце Москве! - поддержал Федор Борецкий.
- А и верно, други, почитай, у половины у нас отцов нету! Ты, Савелков, да Дмитрий с Федором, да Гриша Тучин, да Михайловы, да Селезневы…
- Седем-ко мы, братцы, подумаем, подумаем да пригорюнимся, научить-то нас бедных, некому!
- Московского князя Ивана приложи, тоже двадцати летов без отца осталсе!
Шутка не получилась. Двое-трое расхмылились при имени Ивана, но по лицам прочих пробежала тень: «Выдержим ле?»
Подошла решительная минута. Василий Селезнев оборотился к Дмитрию Борецкому, и все посмотрели на Дмитрия. Так в старинах, что поют гусляры на пирах, в бою богатырском, герой посылает слугу своего расправиться со слабыми супротивниками, но в поединок на главного ворога выезжает сам.
Борецкий обвел очами молодые задорные лица новгородской господы: великих бояр, иных еще безбородых, детей посадничьих, тысяцких, избранных житьих, молвил негромко и значительно:
- Други! Я собрал вас вот зачем. Кто знает - знает, а прочие слушайте. Князь нам нужен, без него не обойтись. Но какой? Исстари Новгород был волен во князьях, приглашал, кого любо, а нелюбым говорил: «Ступай, княже, мы сами по себе, а ты сам по себе». Так было?
- Так!
- Так-то так…
- Постой. Что мы видели от великих князей московских? Дмитрий Иваныч Донской, когда Тохтамышу Москву подарил, явился с ратью за серебром. Гневен был, что наши молодые люди на Волгу ходили, татар побили-пограбили. Не так? Василий Дмитрич вознамерился Заволочье отъять. Кабы не разбили его наши деды-прадеды на Двине, конец был бы Новугороду.
- Били-то вятичей да устюжан!
- И москвичей били в те поры, Олфим.
- Стойте, господа, пусть Борецкий скажет!
Дмитрий перемолчал говорку, вновь повел речь:
- Теперь глаза колют нам литовским митрополитом да в союзе с латинами винят! Вера, говорят, одна у нас и Москвы. А когда Витовт, католик, взметную грамоту Новугороду послал, Василий Дмитрич с ним был заодно, противу своих, православных! Добро, татары Витовта укоротили на Вороскле. Василий Василич Темный дважды на Новгород войною ходил, черного бора требовать да окупы брать. Тоже татар братьями считал, за что и ослепили! Двести тысяч выплатил Орде за себя, всю русскую землю запустошил! А с нас требовал княжчин? Худо ему пришлось от Юрьевичей, так все обещал отдать, что московские князья заяли волостей новгородских. А когда ваши на развод земель поехали, так не прислал своих бояр и сам ничего не отдал! А в порубежных делах новугородских чему помог? Со Свеей сами уряжались, с немцами тоже без него. А наместники княжьи куда смотрят? Только бы суд у нас отнять! Давно уже служилых князей берем из Литвы или ежели кто ушел от великого князя, как Чарторыйский да как наш Василий Василич Шуйский, те лишь и служат Новугороду! Иван сесть не успел, за то ж принялся! Владыка Иона ездил к нему, хлопотал, ничего не выхлопотал. В Литву в ту пору посылывали, как только и приутих…
Все это было уже известно, и в зубах навязло, и уже загудели нетерпеливые, но тут Борецкий возвысил голос:
- Так зачем нам московские наместники на Городце?! Казимир, король литовский, давно предлагает взять своих и оборонить нас от московского князя!
Многие знали, другие догадывались, да и собраны были те, кому можно сказать, и все-таки сказанное, наконец, впрямь, в открытую, ошеломило.
- Стой, не понял, так что, вовсе порвать с Москвой?
- Совсем?! Постой, в голове не умещаетце…
- Так вольны ли мы во князьях?!
Начался шум. Дмитрий замолк. Вместо него скоро вновь заговорил Василий:
- В пятьдесят втором году, в пятьдесят ли третьем король Казимир сам предлагал принять его наместников на Городище. Отцы наши на то не пошли.
- Страшно и Литве поддатьце!
- А не страшнее Москвы. Там всё нестроения - нам на руку!
- Не знаешь ты ляхов!
- Опять, в семидесятом, восемь лет назад, сами же ездили в Литву, к королю, и Ивана Можайского звали!
- Так на чем не сошлись?
- Дак умирились в ту пору с московским князем!
- А не стоило! Иван только еще сел, сила-то не в руках была.
- Ну и нажили бы мы войну с Москвой восемь лет назад! Небось Басенок, да Стрига, да Федор Давыдович не дети и тогда были! Сам он, что ль, рати водит?
- Решайте, господа. Без вас не решится, а с вами совершится. Что постановим, то и будет!
- Католическим попам надо запретить к нам соватьце! - подал голос славенский посадник Никита Федоров.
- Обговорено уже! - отозвался Еремей Сухощек, чей голос в делах веры, как приближенного самого архиепископа, был важнее прочих.
