Бурдун вошел в кабинет. Он был среднего роста, коренастый, седой, кряжистый, грозно смотревший на гостя. Подошел и энергично поздоровался. Среди его предков были крестьяне из Польши, Литвы, Украины. Это сказывалось в его крестьянской натуре, в чертах его лица.
– Добрый вечер, – буркнул он, показывая гостю на стул и усаживаясь в кресло за столом. – Чем могу быть полезен?
– Я эксперт по вопросам преступности.
– Это я уже знаю. Что вам от меня нужно?
– Хотел поговорить насчет смерти Натана Зайделя.
– Это не ко мне. Меня уже не было в театре, когда он погиб. Я свою роль сыграл, отправился в гримерную, грим и одежду снял, пошел домой. Уже дома узнал, что он погиб. Спросите тех, кто был в этот момент на сцене.
– Мне важно знать ваше мнение.
– Все говорят, что Марат Морозов задел его случайно. Врачи тоже написали, что Зайдель умер от шока. Говорят, такой случай выпадает один на миллион. Значит, ему не повезло.
– И вы никого не подозреваете?
– Конечно, нет. Марат его при всех ударил. В зале столько людей сидело, даже министр культуры… Понятно, что никто не хотел его смерти.
– А может, хотели? Если рапиру не случайно подменили, а намеренно?
– Это в спектакле ее намеренно подменили, – усмехнулся Бурдун, – а в жизни так не бывает. У Шекспира все немного гипертрофированно. Чуства, образы, любовь, ненависть… В жизни все намного проще. Вот вы знаете, что Лев Толстой его не очень любил?
– Знаю. Но это не умаляет достоинств Шекспира.
– А я и не говорю, что Шекспир плохой автор. Просто у него чувства все преувеличенные. Если любит, то безумно. Если ненавидит, то страшно. Если ревнует, то как Отелло, а если злодей, то абсолютно законченный негодяй. В жизни так редко бывает.
– Согласен, – улыбнулся Дронго, – но и в нашей жизни встречаются негодяи.
– Верно. Но Зайделя никто не убивал. И никто рапиру не менял, это точно.
– Но ведь могли?
– Нет, не могли. Никто не стал бы заниматься таким паскудством.
– Вы заменили Зайделя в его роли короля?
– Думаете, что это я поменял рапиру и ушел домой? – криво усмехнулся Бурдун. – Не забывайте, что я играл роль могильщика, а не Озрика, у которого были все рапиры.
– А если Шунков поменял рапиру нарочно? Он ведь пользовался благосклонностью Шаховой, а она не очень любила своего первого мужа.
– Не смейте так говорить! Она прекрасная женщина, – почти искренне воскликнул Бурдун.
– Тогда Морозов. Он мог рассчитывать на многое в отсутствие такого мощного конкурента, как Зайдель?
– У них были разные возрастные категории. Морозов и так играл Гамлета, куда ж еще выше? Эта роль – вершина для любого актера. Мечта, если хотите. Я уже сказал, что вам лучше спрашивать у тех, кто был на сцене и все сам видел.
– Я уже спрашивал, – сообщил Дронго.
– Кого?
– Ольгу Сигизмундовну.
– И она согласилась отвечать на ваши вопросы? – не поверил Бурдун.
– Согласилась. Мы беседовали сегодня днем в кабинете Зиновия Эммануиловича.
– Ну тогда понятно. Он ее пригласил?
– Вы угадали.
– Она ему не откажет. Ему никто у нас не откажет. Настоящий титан, глыба. Такие встречаются один на миллион, даже у такого народа, к какому он принадлежит.
– А я считал, что как раз у евреев соотношение другое: один дурак на тысячу умных, – пошутил Дронго.
– Вы тоже еврей? – нахмурился Бурдун.
– К сожалению, нет.
– Почему к сожалению?
– Шанс попасть в тысячу умных гораздо выше, чем у остальных народов, – снова пошутил Дронго.
Бурдун тяжело задышал.
– Вы на такие темы лучше не шутите, – тяжело сказал он, – вас могут не понять. Это страшная сила. Против нее мы все козявки.
– Вы имеете в виду евреев?
– Конечно. Особенно в наших театрах.
– Талантливый народ.
– Они умеют друг друга поддерживать, – убежденно произнес Бурдун. – Посмотрите на нас всех, на любой другой народ. Даже имея свою землю, территорию и корни, мы не можем нормально существовать, объединяться, пытаться договориться. Я ведь с Украины. Так мы, украинцы, до сих пор нормально объединиться не можем. Одни на Запад смотрят, другие – на Восток, третьи – вообще в сторону… Вот и получается у нас, как в той басне Крылова: каждый тянет в свою сторону. А этот народ удивительно умеет выживать. Умеет приспосабливаться и занимать лучшие позиции в любой стране, где они находятся. Посмотрите на всю историю евреев. Они всегда были вместе. Как кулак, – и он сжал свой кулак.
– Особенности их менталитета, – напомнил Дронго. – Сложная история, вечные гонения, умение приспосабливаться, выживать в очень непростых условиях, постоянные еврейские погромы на протяжении двух тысячелетий… Кажется, слишком много для одной нации. Может, поэтому выживали самые умные и самые приспосабливаемые.
– Вот это вы правильно сказали. Они ведь все очень умные и хваткие люди. И самое главное их качество – сплоченность. Чувство общей нации. В любом месте, в любой ситуации они друг дружку поддерживают. Начинают хвалить друг друга и протискивать на все самые лучшие должности. Вы разве не знаете, сколько у нас в театрах главных режиссеров-евреев? Даже невозможно сосчитать. Эйхвальд, Волчек, Ширвиндт, Райкин, Хазанов, Захаров, Розовский, Рейхельгауз… А сколько продюсеров – представителей их нации? Почти все, кто имеет деньги, имеют отношение и к ним. Либо через папу, либо через маму. Я иногда думаю, что Табаков тоже из их числа. Уж больно ловок.
– Табаков, кажется, русский.
– Это только кажется. Если поискать, наверняка найдутся еврейские корни. Все у них в руках. Поэтому и актеров они выбирают из своего числа. Самые лучшие актеры у нас – тоже представители их народа. Я ничего не хочу сказать, Зайдель был хорошим актером. Ольга Сигизмундовна – гениальная актриса. Но ведь Эйхвальд приглашал именно их, а не других. И так везде.
– Вы из Западной Украины, – усмехнулся Дронго, – только там еще остался такой убежденный антисемитизм.
– Я просто говорю правду, – обиделся Семен Ильич. – Как только начинаешь говорить правду, сразу кричат, что ты антисемит.
– Но к своему режиссеру вы относитесь с особым пиететом. И к Ольге Сигизмундовне тоже. Не напрягает?
– Нет, не напрягает. Я уже сказал и повторяю: Эйхвальд – настоящий гений. Такие режиссеры рождаются раз в целое столетие. Как Эйзенштейн или Мейерхольд.
– Оба евреи, – напомнил, не скрывая улыбки, Дронго.
– Как Станиславский и Немирович-Данченко, – разозлился Бурдун, – как Товстоногов, как Ефремов! У других тоже много достойных режиссеров.
