– Насколько нам стало известно, там был квартет, а не дуэт претендентов, – вставил Дронго.
– Значит, она молодец, – сказал Сказкин без тени улыбки, – я не ожидал от нее таких успехов.
– И вы не знаете, кто остальные двое?
– А я должен знать?
– В вашем театре об этом все знают.
– В таком случае просветите меня, – угрюмо произнес Сказкин, отворачиваясь в сторону.
– Говорят, что благосклонностью вашей бывшей ученицы пользовались главный режиссер и ваш покойный друг.
– Не нужно говорить такие скабрезности о покойном, – нахмурился Сказкин, – а наш главный режиссер, как настоящий пожилой фавн, не пропускает молодых актрис. Считает, что они стимулируют его творческую потенцию. Даже смешно. Но как в настоящем феодальном государстве, все признают его право на подобное поведение. У него есть индульгенция на «право первой ночи», как у настоящего хозяина.
– Понятно. Значит, его не считают серьезным конкурентом?
– Ему прощают такие слабости.
– Но Шунков имеет друга, которому может не понравиться его увлечение молодыми актрисами, – сказал Дронго.
– А вы молодец. Так много узнали. Это проблема друга Шункова. Пусть бесится. С удовольствием посмотрю на ее лицо, когда она узнает, что этот мальчишка изменяет ей с молоденькой самочкой, – желчно усмехнулся Сказкин.
– Не думаю, что ей будет приятно, – заметил Дронго, – и особенно ее сыну.
– А ему вообще неприятно, что мать работает в нашем театре, – заметил Сказкин, – и об этом все знают.
– Почему?
– Не знаю. Может, потому, что они богатые люди? Зачем такой обеспеченной женщине еще служить в театре, где люди существуют на зарплаты и гонорары? По слухам, она получила после развода со своим вторым супругом огромное состояние, несколько десятков миллионов. Да и сын ее явно не бедствует, у него своя сеть магазинов. И нынешний муж тоже далеко не бедный человек. Зачем при таких возможностях еще работать в театре? Сын этого явно не может понять. А для матери важна ее творческая составляющая. Она все время пыталась доказать, что она – великая Актриса. Показать Зайделю, чего она достигла. Я даже думаю, что именно поэтому она решила перейти в наш театр.
– И сыну это не нравилось, – понял Дронго.
– Очень не нравилось. Тем более что она должна была появляться на сцене с человеком, которого он ненавидел и презирал. Можете себе представить, какие гадости она говорила своему сыну про человека, который навсегда лишил ее счастья материнства? Может, поэтому она и ударилась в другую крайность, решив проявить себя на театральном поприще.
– Вы были знакомы с ними еще тогда, когда они были совсем молоды, – вспомнил Дронго, – вы ведь учились с Натаном Зайделем?
– Мы подружились еще в школе, – сообщил Сказкин, – хотя и учились в разных классах. Значит, мы знали друг друга примерно лет тридцать пять. Или более того.
– Почему она его так ненавидит? Люди по-разному расстаются друг с другом. Но откуда такое сильное чувство, которое сохранилось на протяжении стольких лет? Вы можете вразумительно объяснить? И почему вы говорите, что он «лишил ее счастья материнства»? Ведь Эдуард его сын? Или нет?
– Значит, вам никто не сказал, – понял Сказкин. – Они ведь тогда не просто расстались. У них были постоянные споры, ссоры. Все об этом знали. Она отправила сына к своей матери, а сама уехала сниматься в фильме режиссера Чухонцева. А потом вместе с ним уехала на курорт. Вот тогда Натан собрал вещи и ушел от нее. Она вернулась через месяц после разрыва с Чухонцевым и решила помириться с Натаном. Он отказался. Это была середина восьмидесятых; он стал заслуженным артистом, его начали приглашать в фильмы, а у нее пошла полоса неудач. Фильм Чухонцева оказался просто провальным. Она решила снова вернуться к Зайделю. Говорят, что они спорили на лестничной клетке, и она сообщила ему, что беременна. Она утверждала, что беременна от него, а он решил, что от Чухонцева. В общем, он тогда толкнул ее, и она упала. У нее случился выкидыш, и Натана даже хотели посадить в тюрьму, но потом там оказалась свидетельница, которая слышала, как она кричала на него, нецензурно выражалась, проклинала и даже пыталась ударить. Он уверял, что защищался. На лице у него были ссадины. Его оправдали. А она больше не смогла рожать, и вскоре они официально развелись. Ну а потом она вышла замуж за известного олигарха, но Натану так ничего и не простила.
– И с таким грузом их отношений она пришла в ваш театр? – изумился Дронго.
– Я думаю, она нарочно пришла, чтобы доказать, какой актрисой стала. Авторитет Эйхвальда, ее стремление всегда быть первой и, конечно, желание превзойти своего бывшего мужа – все смешалось в одну кучу. Она была просто неплохой актрисой, а у Эйхвальда стала очень значимой величиной. Это тоже правда.
– Поэтому она привила сыну такую ненависть к отцу?
– Думаю, что да. Он не хотел ни видеть его, ни слышать.
Дронго взглянул на Вейдеманиса.
– Век живи – век учись, – сказал тот. – Вот откуда истоки такой ненависти.
– Значит, вы увидели, как Марат Морозов ударил Зайделя в грудь, и сразу поняли, что происходит нечто непредвиденное? – продолжил Дронго, обращаясь к Сказкину.
– Я взглянул на Натана и увидел, что он падает. Неестественно как-то падает. Я сразу бросился к нему. Даже забыл свой текст. Не понимал, что происходит, но видел, как у него побледнело лицо. Потом подошел Полуяров, и мы вместе пытались помочь ему. Но нужно было доигрывать спектакль до конца. Нельзя было закрывать занавес, хотя сейчас я понимаю, что нужно было остановить спектакль. Может, тогда мы успели бы его спасти. Но в зале сидел сам министр культуры, а Зиновий Эйхвальд стоял за кулисами и грозил актерам. Мы доиграли спектакль и закрыли занавес. Потом бросились помогать Натану, но было уже поздно.
– Почему вы не позвонили его жене? Ведь вы были самым близким его другом. Закусова и Догеля рядом не было.
– Я не мог, – признался Сказкин, – просто не мог. Юра Полуяров позвонил Догелю, а уже тот перезвонил Нине. Вот так все и получилось.
– Как вы думаете, рапиру могли заменить?
– Не понимаю вопроса. Ведь ее действительно заменили. Вместо тупой оказалась заточенная.
– Нет, – возразил Дронго, – там оказалась совсем другая рапира. Вообще не из вашего театра.
– Откуда вы знаете?
– Следователь проверил качество металла, – решил блефовать Дронго, чтобы не выдавать Аствацатурова.
– Тогда нужно проверить, как эта рапира попала в наш реквизит, – предложил Сказкин.
– Это уже не наше дело, – отмахнулся Дронго. – Как вы считаете, кто-нибудь из недоброжелателей Зайделя мог организовать такую замену?
– Это мог сделать кто угодно. И Ольга, которая так его ненавидела. И Семен Ильич Бурдун, который получил теперь все роли Натана. И Морозов, который завидовал Зайделю, считая, что уже должен быть народным. И, конечно, Шунков, который вообще ведет себя как альфонс при Шаховой. Каждый из них мог это сделать, – мрачно произнес Сказкин.
