Морозов замолчал. Затем продолжил свой монолог:
– Я бросился к нему и нанес этот удар. Следователь считал, что я говорю ему неправду, но я действительно совсем не помнил об этой рапире. Передо мной был отравитель моего отца и убийца моей матери. Я бил его с ненавистью обреченного на смерть, оскорбленного человека. Конечно, я и раньше его так бил. У него был хороший костюм из плотной шерсти, и моя рапира никогда не пробивала его. А в этот раз пробила, и острие попало прямо в сердце. Или в какой-то там желудочек. Он пошатнулся, глотнул воздух и рухнул. А потом Горацио и Озрик пытались ему помочь, но мы обязаны были доиграть спектакль до конца. Я, по пьесе, тоже погиб, и пришедший Фортинбрас приказал капитанам взять мое тело и унести. И только потом, когда занавес закрылся, все бросились оказывать помощь Натану Леонидовичу, но было уже поздно.
Он тяжело вздохнул.
– Теперь вернемся к тому моменту, когда рапира впервые оказалась у вас в руках, – попросил Дронго. – Постарайтесь вспомнить, как она оказалась у вас?
– Я точно помню, – нахмурился Морозов. – Сначала рапиры и алебарды лежали за кулисами. Их туда положил наш рабочий Ханларов – принес из комнаты, где находится наш реквизит. А потом их перенес к нам Озрик. То есть я имею в виду Юрий Полуяров, игравший Озрика. Он сложил их все вместе. Потом к рапирам подошел… подошел… кажется, это был Фишкин, игравший вельможу. Он поправил рапиры.
– Вы ничего не путаете?
– Нет. Точно, это был Фишкин. Старик иногда позволяет себе такие вольности, но Эйхвальд ему почему-то все прощает. Фишкин встал за спиной короля, я это точно помню. И Озрик дал нам рапиры. Все было именно так.
– Значит, Фишкин подходил к рапирам, которые вынесли на сцену, – нервно уточнил Дронго.
– Да, подходил. Я запомнил это так точно именно потому, что Фишкин должен был стоять чуть в стороне от короля, изображая вельможу, который сопровождает короля в его свите.
Дронго переглянулся с Вейдеманисом.
– Фишкин, – задумчиво повторил он. – А кто еще подходил к этим рапирам?
– Больше никто. Озрик был как бы секундантом Лаэрта, а Горацио – моим секундантом. На столике лежали рапиры. Их было штук пять или шесть. Может, больше.
– Все они были незаточенные, – напомнил Дронго, – и вероятность того, что Озрик или Горацио протянут вам именно ту самую рапиру была очень мала. Но вы получили именно эту рапиру, хотя, по пьесе, опасная рапира должна была сначала оказаться в руках Лаэрта, а уже потом в ваших.
– Ничего не понимаю. Вы считаете, что Фишкин прямо на сцене подменил рапиру? Но это было просто невозможно. Унести одну рапиру и принести другую? Нет, он этого явно не делал.
– Вы меня не поняли. Убийца не смог бы подменить рапиру прямо на сцене. Он сделал это умнее и гораздо изощреннее, чем вы думаете. Он поменял ее заранее, но когда Озрик вынес все рапиры, не было никакой уверенности, что вы получите нужную. Убийца подошел и вытащил нужную рапиру, положив ее сверху. Теперь Озрик должен был вручить ее Лаэрту, чтобы затем она оказалась в ваших руках. Возможно, в этом плане что-то изменилось, и заточенная рапира оказалась сначала у вас, но все равно оружие было уже готово к применению. И оно снова оказалось в ваших руках, когда вы побежали к Зайделю. Это было убийство, господин Морозов. Убийца рассчитал все идеально, даже вашу возможную реакцию и ваш сильный удар.
– Тогда он не человек, а дьявол, – усмехнулся Морозов, – или такой же гениальный режиссер, как Эйхвальд.
– Что вы сказали? – ошеломленно спросил Дронго.
– Я сказал, что этот человек должен обладать фантазией нашего режиссера, чтобы придумать такой план убийства. Такого хитроумного убийства, о котором я никогда в жизни не слышал. Получается, что убийца использовал меня как свое орудие… Немного обидно.
– На сцене в этом акте вас было только семь человек, – напомнил Дронго: – вы, королева-Шахова, Горацио-Сказкин, Лаэрт-Шунков, Озрик-Полуяров и двое вельмож, которых играли Ивардава и Фишкин. Я не ошибся?
– Нет. Но на сцене был еще сам Зайдель.
– Его можно в данном случае не принимать в расчет. Тогда получается, что убийца должен был находиться среди людей, которые были вместе с вами на сцене. И я хочу узнать у вас, кого мы должны подозревать?
Морозов нахмурился.
– Не знаю, – сказал он, раздумывая, – мне сложно кого-то обвинить. Насчет Шаховой вы наверняка все знаете. Она была первой женой Зайделя, и легче всего обвинять именно ее. Ну еще, конечно, Федор Шунков. Он находится под ее сильным влиянием. И он подходил к этим рапирам, трогал их, брал одну и другую. Его обвинить легче всего, но зачем? Не вижу мотивов.
– А если Шахова пообещала ему нечто такое, что он согласился?
– Он может согласиться на все, что угодно, – кивнул Морозов, – но никогда бы не сумел продумать такое изощренное убийство. Для этого у него не хватило бы интеллекта. Но самому заменить рапиру или вытащить нужную – здесь проблем не было. Если она все продумала, то он мог это осуществить. Она может дать ему слишком много. Звание, хорошие роли, деньги, связи, известность, имя. Очень много всего.
– И больше никто?
– Не знаю. Теперь я ни в чем не уверен. Мне трудно об этом судить.
– Больше ничего необычного вы не помните?
– Нет. Больше ничего. Если не считать смерти Натана Леонидовича.
– Говорят, что у них были определенные разногласия с режиссером.
– Нет, это только слухи.
– Они не поделили молодую актрису…
– Вот вы о чем. Нет, они ее не делили. Зайдель пользовался своим положением первого любовника, а режиссер – своим положением главного патрона. Оба использовали свои права, не очень задумываясь ни об этой девочке, ни об остальных членах нашего коллектива.
– Вы тоже за ней ухаживали?
– Да. Если это не преступление.
– Я могу задать вам интимный вопрос?
– Если не очень неприличный, валяйте.
– Вы были с ней близки?
– Разве я похож на мужчину, которому можно отказать? – самодовольно спросил Морозов.
– Шунков тоже пользовался своим положением?
– Не знаю, – поморщился Морозов, – меня не очень интересует этот альфонс. Он гадит и боится, что об этом узнает его покровительница.
– Я удивляюсь, как Офелия не сошла с ума. Я имею в виду Рогаткину, конечно.
– Тогда вы ни черта не понимаете в театре, – усмехнулся Морозов. – У нас Офелию играют две молодые актрисы – Рогаткина и Невзорова. И обе прошли через кабинет главного режиссера, чтобы попасть в этот спектакль.
– Через вас они тоже прошли? – понял по его самодовольному лицу Дронго.
– И через меня прошли, конечно, – кивнул Морозов, – но в этом нет ничего плохого. Я уже разведен и сейчас холостой, а Рогаткина живет одна. У Невзоровой, правда, есть муж, но это маленькое препятствие никого не останавливает. Рогаткина вообще должна была выходить замуж за старика, но потом все сорвалось. Она предпочла по очереди переспать с каждым из тех, от кого зависит прочность ее положения. Эйхвальд и Зайдель. Она девочка умная, пробивная, сумеет устроиться как нужно. Со мной она была по взаимной симпатии.
