Так или иначе, Поул лениво листал эти заметки — на самом деле это была не его стезя, видишь ли, — когда он наткнулся на слово adamas: бриллиант по-латыни. Более чем необычное слово для монастырских заметок.
В заметке на удивление сухо говорилось о смерти епископа — Танкреда де Люси.
В течение нескольких секунд мой мозг не осознавал, что услышали мои уши.
— Де Люси? — медленно переспросила я наконец. — Может ли быть…
— Очень возможно, — ответил Адам. — Фамилия де Люсов, как ты знаешь, древняя и имеет норманно-французские корни. Есть, конечно, известная история о сэре Томасе Люси из Шарлкот-парка в Уорвикшире, заявившем — хотя, скорее всего, он ошибался, — что к нему привели молодого человека по имени Вильям Шекспир, обвиненного в браконьерстве и убийстве оленя в Шарлкоте.
— Проклятие! — сказала я.
— Именно, — согласился Адам.
Он поднял камешек и швырнул его в сторону бултыхающихся уток. Они взволнованно закрякали, захлопали крыльями и снова вернулись к нырянию и плаванию.
— Но это не все, — продолжил он. — Ты хочешь слышать продолжение?
Я на него так посмотрела.
— Несколькими страницами дальше келарь Ральф записывает, что епископа похоронили — это тебя заинтересует: в Лейси.
— Не в Бишоп-Лейси?
— Нет. До его смерти он не носил это название.
Его погребли, по словам Ральфа, который наверняка был на похоронах, «с великой торжественной помпой в митре, мантии и с епископским посохом».
— С посохом, в который было вделано «Сердце Люцифера»?
— Именно, — Адам проговорил это так тихо, как будто нас могли подслушать. — На полях Ральф записал: «oculi mei conspexi» и одно слово — «adamas», что означает: «я видел бриллиант своими собственными глазами». Любопытно, что для своих заметок на полях он выбрал латынь.
— Почему? — поинтересовалась я.
— Потому что каждый человек в аббатстве мог прочитать их с такой же легкостью, как и сам дневник на английском.
— Может, кто-то другой сделал эту заметку.
— Нет, почерк тот же самый. Это значит, что у нас есть свидетельство очевидца — или почти очевидца — того, что святой Танкред был похоронен в митре, мантии и с епископским посохом, «Сердцем Люцифера» и так далее.
— Но почему никто это не обнаружил?
— История — словно кухонная раковина, — ответил Адам. — События идут кругами, до тех пор, пока, рано или поздно, не уходят в трубу. О многом забывают. Многое путают. Многое скрывают. Иногда дело просто в небрежности.
За последние полтора столетия попадались любители, превратившие в хобби поиски обломков нашей островной истории преимущественно ради собственного просвещения и развлечения, но с последними двумя войнами они почти перевелись. В наши дни прошлое — это роскошь, которую никто не может себе позволить. Ни у кого нет на это времени.
— А у вас? — поинтересовалась я.
— Я пытаюсь, — ответил он. — Хотя не всегда преуспеваю.
— Это все? — уточнила я.
— Все?
— Все, что вы хотели мне рассказать? Ради чего я дала клятву молчать?
Его лицо омрачила тень.
— Боюсь, — сказал он, — это только начало.
Он подобрал еще один камешек, как будто собираясь снова бросить его в уток, но потом передумал и уронил его между пальцев.
— Дело в том, — продолжил он, — что примерно в последние десять лет кто-то наткнулся на заметки келаря Ральфа и принял их всерьез настолько, что спрятал их поглубже в куче старого пергамента. И есть у меня такое подозрение, что все дело в бриллианте.
— В посохе святого Танкреда? — Я присвистнула.
— Именно.
— В его гробнице! — сказала я, переступая с ноги на ногу.
— Полагаю, да, — подтвердил Адам. — Ты что-нибудь знаешь о бриллиантах в истории?
— Немного, — ответила я. — Только то, что они когда-то считались одновременно отравой и противоядием.
— Так и есть. Считалось, что бриллианты могут делать невидимым, защищать от дурного глаза и, во всяком случае если верить Плинию Старшему, давать людям силу видеть лики богов: «Anancitide in hyfromantia dicunt evocari imagines deorum». В начале шестнадцатого века благодаря венецианцу по имени Камилл Леонард верили, что они помогают лунатикам и одержимым дьяволом. Он также полагал, что они приручают диких зверей и предотвращают ночные кошмары. Бриллиант на нагрудном знаке иудейского первосвященника, как некогда считалось, в присутствии невиновного человека становится чистым и затуманивается в присутствии виновного. И раввин Иегуда, как сказано в Талмуде, во время своего путешествия возложил бриллиант на просоленных птиц, и они ожили и улетели вместе с камнем!
— Вы в это верите?
— Нет, — ответил Адам. — Но я предпочитаю помнить о том, что если считается, что вещь может оказывать определенное воздействие, то часто так и бывает. Также мудро было бы помнить о том, что бриллианты, согласно поверьям, обладают определенной властью над человеком и могут даже заставить пойти на убийство.
— Вы говорите о мистере Колликуте? — уточнила я.
— Откровенно говоря, да. Вот почему я хочу, чтобы ты держалась от церкви подальше. Позволь мне с этим разобраться. Вот зачем я в Бишоп-Лейси. Это моя работа.
— Правда? — спросила я. — Я думала, это дело инспектора Хьюитта.
— Есть много всего на земле и на небе помимо инспектора Хьюитта, — сказал Адам.
— Могу я задать вам один вопрос? — поинтересовалась я, собираясь с мужеством.
— Попробуй.
— На кого вы работаете?
Воздух между нами внезапно похолодел, как будто подул призрачный ветер из прошлого.
— Боюсь, я не могу тебе ответить, — сказал он.
17
Вернувшись в Букшоу, я засела в лаборатории за свой дневник. Опытным путем я обнаружила, что изложение мыслей на бумаге помогает очистить разум точно так же, как, согласно урокам миссис Мюллет, яичная скорлупа очищает консоме или кофе, но в этом случае, ясное дело, просто действует химия. Альбумин, содержащийся в яичной скорлупе, обладает свойством притягивать и связывать мусор, плавающий в темной жидкости, и потом это все можно извлечь и выбросить единым комком: идеальное описание писательского процесса.
Я взглянула на Эсмеральду, водрузившуюся на чугунный лабораторный стенд и, склонив голову, присматривавшую за двумя яйцами, которые она снесла в моей кровати: двумя яйцами, которые я сейчас варила в закрытой стеклянной мензурке. Если ее и печалило зрелище трагической гибели ее отпрысков в кипятке, Эсмеральда этого не показала.
— Держи верхнюю губу, или клюв, жесткой, — сказала я ей, но ее больше интересовала бурлящая вода, чем мои фальшивые соболезнования. Куры намного менее эмоциональны, чем люди.
