Епископ. Никаких сомнений.
— Ваша милость, — сказал викарий. — И канцлер Ридли-Смит.
Он обменялся рукопожатиями с новоприбывшими, но не очень радостно.
Так вот он какой, канцлер — или член городского магистрата — Ридли-Смит, отец Джослина. И я его уже видела: он был тем мужчиной на фотографии, который вручал приз мисс Танти.
Я внимательно его изучила.
Суровый человек, подумала я, с жесткими водянистыми карими глазами, профессионально бегавшими по сторонам, постоянно перещелкивавшимися с одного из нас на другого, словно каретка пишущей машинки. Я сразу же пожалела всех обвиняемых, кому когда-либо доводилось стоять в суде перед этими неподвижными круглыми глазами.
Лоб у него был постоянно нахмурен, как у человека, который только что учуял неприятный запах, и это впечатление усиливалось тем фактом, что у него полностью отсутствовали брови и ресницы. Его покрытый пятнами нос был расплющен, как будто в молодости он занимался боксом, но не очень успешно.
Пьяница, — решила я.
Хотя член городского магистрата Ридли-Смит не был физически крупным человеком, одно его присутствие, казалось, выдавило весь воздух из склепа, и внезапно стало душно.
Он покачивался на удивительно крошечных ногах и нетерпеливо смотрел по сторонам.
— Ну что ж, давайте закончим с этим, — сказал он необыкновенно хриплым грубым голосом, доставая из кармана жилета часы с крышкой, выдвинул губу и проверил время. — Где останки?
Когда он неловко вернул часы на место, я не могла не обратить внимание, что его запястье, точно как запястье миссис Ридли-Смит на фотографии в Богмор-холле, было необычно слабым и гибким.
Что там говорил Доггер? Классический случай отравления свинцом.
Интересно, в давние дни в Индии член городского магистрата тоже проводил время с оловянными солдатиками жены?
— Мы еще не подняли их, — ответил викарий. — Я подумал, лучше подождать, пока вы…
— Не надо, вы заставляете церковь, суд и полицию ждать. Предлагаю продолжить.
Под церковью он имел в виду епископа; под судом себя. Кто же, черт возьми, представляет полицию?
И тут я заметила инспектора Хьюитта. Он стоял в тени рядом с епископом. Я улыбнулась ему, но, кажется, он меня не заметил. Его глаза двигались по склепу с тем же холодным выражением, что и у члена городского магистрата Ридли-Смита. А может, еще более холодным.
— Продолжайте, — распорядился епископ, облизывая губы.
И в этот самый миг на верху лестницы появилась голова Адама, его подбородок оказался точно на уровне каменного края могилы святого. Мне тут же вспомнилась голова Иоанна Крестителя.
— Что ж, — сказал он, нарушив иллюзию. — Внизу чисто.
— Кто этот… человек? — вопросил член городского магистрата Ридли-Смит. — Он не имеет права находиться внизу. Кто дал ему разрешение?
— Мы дали, — ответил епископ. — Может, вы припоминаете…
Но член городского магистрата Ридли-Смит уже не слушал. Его лицо стало похожим на одну большую грозовую тучу.
— Пойдем, Мартин, — прорычал он и неловко отступил от дверного проема.
Мартин, четвертый рабочий, тот Мартин, который все время молчал, который не обмолвился ни словом с тех пор, как я его впервые увидела, сказал бесцветным дерганым голосом:
— Теперь все кончено.
Три слова. Но их оказалось достаточно, чтобы в моем мозгу вспыхнул фейерверк, распространяя огни и искры во всех направлениях.
Этот голос! Я его уже слышала. Но где?
Мой слух никогда не подводил меня в прошлом, и я ожидала, что он не подведет меня и сейчас.
Я мысленно проиграла слова мужчины: «Теперь все кончено».
В глубине моего мозга что-то щелкнуло, и я услышала этот самый голос, говорящий: «Петр Ильич Чайковский… Франц Шуберт… «Лебединое озеро»… «Смерть и дева»…» Тот самый голос, который доносился из спрятанного громкоговорителя в комнате Джослина в Богмор-холле!
Бенсон!
Этот молчаливый рабочий — сторож Джослина! Он был здесь с самого начала и шпионил, когда вскрывали могилу святого Танкреда!
Когда я мельком увидела часть его лица на лестнице, я сразу поняла, что где-то его видела, но не могла вспомнить где. Разумеется, это было здесь, в склепе, где его безмолвное незаметное присутствие в тени не привлекало внимания.
Теперь он уходил из каменного помещения, шаркая следом за своим хозяином.
И как будто чтобы подтвердить то, что я и так знала, Томми сказал:
— Пока, Бенсон.
— Ну что ж, — вмешался епископ. — Я предлагаю продолжать. Уже поздно. Завтра Пасха. У нас осталась лишь пара часов и еще много работы. Пожалуйста, сообщите мне, когда останки извлекут, мистер Гаскинс, и мы приготовим оссуарий.
И он тоже удалился.
Адам забрался на край камня и уселся, болтая ногами в дыре.
Откуда-то снизу раздался грохот дерева, и лестница застучала о каменные края.
— Привет! — окликнул Адам, глядя в дыру. — В могиле кто-то шевелится.
Лестница снова дернулась, и появилось красное лицо, измазанное грязью и удивившееся при виде нас.
Это был сержант Грейвс.
— А вот и вы, шеф, — сказал он инспектору Хьюитту, освещая фонарем путь, по которому пришел сюда. — Этот туннель и правда ведет отсюда на церковное кладбище.
Блестяще, — хотела сказать я, но придержала рот на замке. Очевидно, что вторая ветвь туннеля, та, по которой я не пошла, ведет в настоящую могилу святого Танкреда.
Сержант слез с лестницы и уселся на краю ямы рядом с Адамом, смахивая грязь с одежды.
Инспектор кивнул, его лицо не выражало никаких эмоций. Он не произнес того, что наверняка было у него на уме: что марш-бросок сержанта по туннелю, словно пылесос, наверняка стер все следы грабителей.
Но и следы моей разведки тоже, так что я решила ничего не говорить. Возможно, инспектор вообще не знает о «Сердце Люцифера». И епископ с канцлером тоже.
Однажды я слышала пословицу: «Не буди лихо, пока сидит тихо».
Придержу-ка я язык за зубами. Да не скажет никто и никогда, что Флавия де Люс — болтушка.
Но что это? Инспектор Хьюитт поймал мой взгляд и движением головы в сторону и закатыванием глаз посылал мне послание, ясное, как газетные заголовки. НАВЕРХ, говорило оно. НЕМЕДЛЕННО.
Мы мило прогуливались по длинной траве в задней части кладбища, инспектор и я.
— Твои отпечатки повсюду в этом туннеле, — сказал инспектор, указывая на оживленную гробницу Кассандры Коттлстоун.
Я изобразила удивление и затруднение. Легко заметить, что куча людей носит легкие парусиновые туфли на резиновой подметке.
