— Не утруждайся, — добавил он. — У нас есть отпечатки твоих ног в документах. И отпечатки пальцев тоже.
— Что ж, — сказала я. — Это долгая история. В трубу органа угодила летучая мышь, и я пыталась выяснить, как она попала в церковь. Я боялась, что у нее бешенство. Не хотела, чтобы с Фели что-нибудь случилось. Она помолвлена и собирается замуж, знаете ли, и я опасалась…
Я попыталась разыграть спектакль под названием «содрогания и всхлипывания», но не получилось.
Проклятие! Я всегда могла пустить слезу в случае необходимости. Что, черт побери, со мной произошло? Я становлюсь черствее? Вот что значит двенадцать лет?
— Очень похвально, я уверен, — заметил инспектор. — И что ты обнаружила в кроличьей норе?
Поскольку слезы меня подвели, я решила поразить его подробностями.
Я зачастила, и довольно честно:
— Туннель ведет от гробницы Коттлстоун в место, где я обнаружила тело мистера Колликута. Было еще одно ответвление, но я туда не ходила. Есть камень, который можно сдвинуть с помощью железных ручек. Вот как они его туда принесли. Его убили внутри органа и принесли туда либо через гробницу, либо через кладбище и туннель. Судя по отпечаткам ног, которые были там до моих, я подозреваю, что убийца не один человек.
— Что-нибудь еще? — поинтересовался инспектор.
— Нет, — откровенно солгала я.
Как я могу рассказать ему о мисс Танти, или Безумной Мег, или о Джослине Ридли-Смите, или о миссис Баттл, или даже об Адаме и «Сердце Люцифера»?
Как я уже говорила ранее, надо же дать ему возможность хоть что-то обнаружить самостоятельно. Это честно.
— Флавия…
Я люблю, когда он произносит мое имя.
— Ты должна помнить, что на свободе опасные убийцы.
Мое сердце заколотилось.
Опасные убийцы на свободе! Это слова, услышать которые мечтает каждый сыщик-любитель. С тех пор как я впервые услышала их по радио, когда их произнес Филип Оделл в «Деле о пропавших мраморных шариках», я жаждала, чтобы кто-то сказал их мне. И вот оно! «Опасные убийцы на свободе!» Мне хотелось пожать инспектору руку.
— Да, — отозвалась я. — Знаю. Буду осторожна.
— Это не просто вопрос осторожности. Это дело жизни и смерти.
«Дело жизни и смерти!» Еще одна великая фраза! Вероятно, еще более великая, чем «опасные убийцы на свободе».
Чаша преступлений переполнена, — подумала я.
— Флавия, ты меня не слушаешь.
— Слушаю, инспектор, — уверила его я. — Просто думала о том, как благодарна вам за предупреждение.
— Ты должна держаться от церкви как можно дальше. Понимаешь?
— Но завтра же Пасха!
— Можешь посещать ее со своей семьей. Все.
Все? Меня отсылают? Выгоняют, словно горничную, которую поймали на том, что она сунула нос в хозяйский шерри?
Он уже уходил прочь по высокой траве, когда я додумалась его окликнуть:
— Инспектор, как миссис Хьюитт?
Он не остановился и не обернулся. На самом деле он даже не замедлил шаги.
Явно он меня не услышал.
24
Не спрашивайте меня откуда, но, проезжая на «Глэдис» мимо каменных грифонов на воротах Малфорда, я знала, что что-то не так.
Трудно объяснить, но было такое ощущение, что между ударами сердца дом куда-то исчезает, словно невидимый художник то стирает его, то рисует заново.
Никогда в жизни я не испытывала ничего подобного.
Казалось, каштановая аллея никогда не кончится. Чем усерднее я крутила педали, тем медленнее, казалось, приближалась.
Но наконец я открыла входную дверь.
— Привет! — окликнула я, будто путник, неожиданно наткнувшийся на ведьминский домик посреди леса, будто я не живу здесь всю свою жизнь. — Привет! Кто-нибудь дома?
Разумеется, ответа не было.
Они, скорее всего, в гостиной. Они всегда в гостиной.
Я побежала в западное крыло, стуча ногами по коврам.
Но гостиная пустовала.
Я удивленно стояла в дверях, когда за моей спиной что-то стукнуло.
Должно быть, звук донесся из отцовского кабинета, одной из двух комнат Букшоу, доступ в которые был запрещен. Второй был будуар Харриет, который, как я уже говорила, отец сохранял как мемориал, где каждая бутылочка из-под духов, каждая пилка для ногтей и пуховка оставались точно в том виде, как они были, когда она покинула дом в тот последний день.
В будуар нельзя входить ни при каких обстоятельствах, а в кабинет отца можно входить только по его распоряжению.
Я постучала и открыла дверь.
Доггер с удивленным видом поднял глаза. Неужели он не слышал, как я бежала по вестибюлю?
— Мисс Флавия, — произнес он, откладывая альбом с марками, который упаковывал в коробку.
— Что случилось? — спросила я. — Где все? — Я все еще чувствовала неловкость после нашей последней встречи, когда меня внезапно накрыла волна сентиментальности.
— Полагаю, мисс Офелия ушла в спальню по причине головной боли. Мисс Дафна сортирует книги в библиотеке.
Мне не требовалось спрашивать — зачем. Сердце мое упало.
— А отец?
— Полковник в своей комнате.
— Доггер, — выпалила я, — что случилось? Я поняла, что что-то не так, когда только проехала ворота Малфорда. В чем дело?
Доггер кивнул.
— Вы тоже это чувствуете, мисс.
Никто из нас не мог подобрать слова, а потом Доггер произнес:
— Полковнику де Люсу позвонили.
— Да? От кто?
Мне так не терпелось, что я даже не смогла сказать «от кого?».
— Боюсь, не могу сказать, — ответил Доггер. — Звонивший не представился. Он настоял на том, чтобы говорить непосредственно с полковником де Люсом.
— Это все дом? — спросила я. — Букшоу продали?
Мои кости вскипели. Душа застыла. Кажется, меня сейчас стошнит.
— Не знаю, — сказал Доггер. — Полковник не поделился со мной. Должен признать, что я тоже об этом подумал.
Если бы я не была Флавией де Люс, я бы отправилась в комнату отца и потребовала объяснений. В конце концов, это же моя жизнь, не так ли?
У меня было такое ощущение, будто я за минуту повзрослела на несколько лет.
Признай это, Флавия, — подумала я. — У тебя просто не хватает пороху схватить льва за гриву в его логове.
По какой-то странной ассоциации я вспомнила о члене городского магистрата Ридли-Смите и его специфическом львином лице.
