— Ты что, царапину от удара тупым предметом отличить не можешь, работник кулака и пистолета?
— Женщина, что ли, маникюром провела?
— Завидуешь?
— Ладно трепаться, не хочешь — не говори. Когда чемоданы будем паковать? Впрочем, успеется. А на завтрак не худо было бы сходить. Женщин будить будем?
— Сколько там времени?
— Без пятнадцати девять. Пошли, что ли? Воздухом подышим, Алексей Алексеевич, который Леонидов, господин капитан. Что там сегодня врал прогноз?
— Повсеместное таяние льдов в Антарктиде, надевай ласты, если, конечно, существует размер на твою лапу.
— Зато тебе даже женские подойдут, с бантиками. Пойду куртку возьму, спускайся давай вниз.
На улице действительно неожиданно потеплело. На начало января весь этот кисель никак не был похож, снег стремительно оседал под мелкой колючей изморосью, ветер набрасывался на одежду, стремясь сквозь ткань добраться до сладкого человеческого тела. Мужики недовольно поежились, застегивая до самого верха молнии на куртках.
— Короткими перебежками к месту кормежки марш! — заорал Барышев, набирая темп и переходя на рысь, чтобы согреться. Леонидов вспомнил, что сегодня по состоянию здоровья отказался от зарядки, и ленивым галопом припустился за ним. Они быстро добежали до столовой и ворвались в съедобно пахнущее тепло.
— Они были первыми! — воскликнул Барышев.
— И никакой очереди в гардероб. Пойдем, что ли, пока в буфет?
— Ладно. Нам спешить некуда: Кто его знает, когда там народ начнет паковаться. Мне, если честно, поскорее домой охота.
— Аналогичный случай был в Пензе. Забыть бы всю эту историю.
— Забудешь… Давай-ка сдавай свою дерюжку…
Когда они с Барышевым вернулись в коттедж, было уже около десяти часов. В холле Валерия Семеновна Корсакова, изъясняясь плохими словами, ликвидировала последствия ночного разгрома. Увидев Леонидова, она скривила тонкий рот и пробормотала в никуда:
— Конечно, коттедж дежурной сдавать будут другие. Ирина Сергеевна заплатит, Валерия Семеновна приберет…
Леонидов поспешил ретироваться в свою комнату. Саша уже умылась и причесывала волосы.
— Саш, я там ночью маленький погромчик устроил, повариха ругается. Может, ты ей поможешь все убрать?
— Маленькая ты моя свинья. Ладно, иду, — вздохнула она.
В холле уже начали появляться и другие женщины.
— Сейчас позавтракаем и будем собираться. Надо домой заехать, а потом уже на кладбище, — сказал кто-то.
Часам к одиннадцати наконец подтянулись остальные, женщины накрыли на стол, кто-то из публики принес кипящий чайник. Кутаясь в свой любимый вязаный платок, вышла Серебрякова, пришел хмурый Иванов-младший со свежим синяком под глазом, над ним сразу же начали подкалывать Марина Лазаревич и не выспавшийся Манцев. Когда сели за стол, Ирина Сергеевна задумчиво сказала:
— Что-то Оленьки не видно.
— Наверное, спит еще, — неуверенно бросил кто-то.
— Надо разбудить, — сказала одна из девушек. — Ехать скоро, да и комнаты сдавать надо. Хватит спать.
— Да-да, — кивнула Серебрякова.
Манцев направился к дверям, громко постучал:
— Ольга, сколько можно спать! Народ тебя ждет. За дверью никто не отозвался.
— Оля! — Манцев забарабанил кулаками, налегая на дверь.
Тишина.
— Да что там такое? Может, она уехала? Никто Ольгу не видел? — заволновалась Марина.
— Да не было ее здесь, — уверенно заявила Корсакова, намазывая бутерброды. — Я с самого раннего утра тут вожусь, первая пришла. Из их комнаты никто не выходил.
— Маринка, а ты разве не там ночевала? — спросил Манцев.
— Представь себе, нет.
— Значит, Ольга там?.. Да стучите вы! Леонидов почувствовал легкий тревожный озноб. Он подбежал к двери, стал с размаху бить в нее ногой:
— Ольга! Откройте!
За дверью по-прежнему ни звука. Алексей повернулся к Барышеву:
— Серега, ломай.
Барышев подошел, с разбега ударил мощным плечом. Дверь завибрировала, но не поддалась.
— Мужики, помогите ему! — крикнул Леонидов. Манцев, Глебов и Липатов стали плотным тараном, вместе с Барышевым они ударили в дверь. Та дрогнула и с мясом выдралась с петель. Мужчины ввалились в комнату.
Ольга лежала на кровати: светлые длинные пряди волос свесились вниз и доставали до самого пола. Одежда аккуратно висела на стуле, а на столе белел клочок бумаги и стоял знакомый Леонидову пузырек, к которому при нем прикладывалась Нора. Пузырек был пуст, он замер на уголке листочка в клеточку, рядом валялась ручка. Алексей выдернул этот листок, взглянул на небрежный красивый почерк. Там было всего два слова:
«Я сама». И подпись: «Ольга Минаева». Все.
В проеме двери уже появились чьи-то взволнованные лица, кто-то ойкнул, кто-то испуганно прикрыл рукой рот, мужчины просто растерялись, глядя на красивое мертвое тело.
— Она выбрала, — сказал Леонидов и повернулся к Барышеву: — Ты у нас специалист по вызову оперативников. Иди, что стоишь. А вы все выйдите, это не Третьяковская галерея, нечего здесь смотреть.
Он осторожно положил на кровать свесившуюся вниз Ольгину руку, поправил волосы, открыв застывшее прекрасное лицо. Ольга умирала мучительно, билась в судорогах, черты лица исказило страдание. Большие голубые глаза смотрели куда-то вверх, словно перед смертью она удивилась, что все наконец-то кончилось, и увидела незнакомый ослепительно яркий свет. Алексей сдернул с соседней кровати белую простыню и накрыл тело. Особенно тщательно он!расправил эту простыню на Ольгиных длинных стройных ногах, которые были раскинуты в последнем отчаянном броске навстречу смерти.
Алексей по привычке бросил профессиональный взгляд на комнату, словно хотел убедиться, что это действительно самоубийство, но почувствовал, что не хочет и не может здесь больше оставаться и выяснять подробности. Он вынул торчавший из замка ключ, вышел и попытался приставить дверь на место. Петли со скрипом вошли в свои пазы.
— Никому не надо сюда входить, — громко сказал он. Вдруг сдавленный вздох раздался в углу дивана.
— С Ириной Сергеевной плохо! — крикнул кто-то.
Народ, словно обрадовавшись возможности отвлечься, кинулся в разные стороны за водой, нашатырем, полотенцами. В суматохе Леонидов подошел к Александру Иванову и с силой сжал его плечо.
— Что ты ей вчера сказал, сволочь?
— Ничего я не говорил. — Иванов был бледен и с трудом сжимал стучавшие зубы.
— Ты последний там был. Я тебя, гад, в тюрьму засажу!
Наних начали оглядываться.
— Тише ты! Я как лучше хотел. Мы нормально расстались.
