— И не только я. — Андрей не случайно втирался в доверие к близким друзьям Александра: кто-то поведал ему ту историю с матерью Серебрякова, и теперь Елистратов безошибочно бил по больному месту.
— Врешь! — Серебряков вцепился ему в горло. Андрей с трудом выдержал, чтобы не сорваться и не потерять самообладание. Он только слегка ослабил хватку и прохрипел:
— Спроси у мужиков. Имена назвать? Саша отпустил его, вытер пот.
— Она не шлюха.
— А ты проверял? Сколько мужиков я из ее комнаты выволакивал ночью! Да весь факультет об этом говорил. — Андрей знал, что многие хвастались тем, что провели ночь с Ладой, и при случае не стали бы этого отрицать.
— Как же ты тогда на ней женишься?
— Потому что я-то люблю ее настолько, чтобы простить все. Люблю, понимаешь? Мне плевать, что и с кем до меня было, и я могу удержать ее потом. А ты сможешь каждый день доказывать красивой женщине, что ты самый лучший? Вокруг нее всегда будет толпа. Думаешь, что любовь Лады вечна? Погоди, приглядится, увидит, что ты ни с чем пирог, и начнет крутить хвостом. Замашки у нее еще те. Ну что, не передумал?
Серебряков молчал долго.
— Она все равно за тебя не выйдет, Елистратов. Даже если я на ней не женюсь, у вас все кончено.
— А это уж мои трудности. И ты, если хочешь от Лады избавиться, лучше сделай так, чтоб наша свадьба состоялась. В твоих же интересах. Если мы поженимся, я увезу Ладу в семейное общежитие и вы вообще не будете встречаться. А то она тебя живо окрутит.
Красивая баба, она как водка: знаешь, что вредная, а все равно тянет напиться.
— Ты же не пьешь, философ. Слушай, а может, ты врешь мне тут все? А?
— Иди. Проверь. Иди к ней в общежитие, спроси у соседки, что она скажет про твою прелесть. Послушай.
— Почему же ты на ней женишься?!
— Считай, что я дурак. Ну что, договорились?
— Чего тебе от меня надо?
— Напиши пару прощальных слов и сваливай. А мы тут сами разберемся.
— Я не хочу ничего писать этой женщине.
— Придется. Как же она узнает, что ты сбежал? Будет ждать, надеяться. Нехорошо девушку в неведении держать. Напиши два слова: мол, прощай, выходи замуж.
— Может, счастья еще пожелать? Идите вы все… — Серебряков схватил тетрадь с лекциями. Вырвал лист, что-то написал, порвал, вырвал еще один. Наконец, черкнув пару слов на клочке бумаги, протянул Андрею: — Передай этой…
Потом он полез под кровать и достал спортивную сумку, обернулся к Елистратову:
— Все? Можешь уматывать отсюда, я на вокзал.
— Так ничего уже не ходит, ни электрички, ни автобусы.
— Ничего, я пешком.
Они вышли вместе. Елистратов проследил, как Саша зашагал по темному шоссе в сторону станции, и, усмехнувшись, пошел спать. То, что Андрей сделал, был первый в жизни подлый поступок, но он ни о чем не жалел, мысль о том, что просто восстановлена справедливость, помогала не сомневаться в его правильности. Логика восторжествовала над безрассудностью и импульсивностью, расчет оказался верен.
А дальше все было просто: Лада сама упала в его объятия, и свадьба состоялась в положенный срок. Все последующие годы совесть никогда не мучила Андрея: он безумно любил жену, она родила ему прекрасного сына, дела шли успешно, чему помогал верный расчет и все та же неизменная логика. Лада привыкла к Андрею, постепенно он приучил ее к своим ласкам, своей страсти, и казалось иногда, что она отвечает искренне. Мир приобретал определенные устойчивые очертания. Семья была внутри него, как стержень, как опора, на которой держалось все. Остальные люди и события вращались вокруг, иногда меняя орбиты, но не приближаясь ближе, чем было дозволено. Лада была закутана в кокон домашнего хозяйства. Магазины, ребенок, уборка, готовка, стирка поглощали поначалу все ее время. Когда появились деньги и приходящая домработница, время стали съедать парикмахерские, тренажерные залы, массажистки и портнихи.
Андрей был изобретателен по части изоляции жены от общения с опасными людьми, к которым он относил, например, мужчин. Ему ничего не стоило притвориться, например, привередой и требовать, чтобы Лада поддерживала прежние объемы талии и бедер. Или высказать недовольство по поводу недостаточной изысканности ее платьев и макияжа. Потом все поглотила забота об образовании сына. Мальчику непременно требовались какие-то специальные занятия, у него по очереди обнаруживали то музыкальные, то танцевальные, то рисовальные способности. Елистратов настаивал на поисках лучших преподавателей и самых элитарных спортивных секций. В выходные вся семья шла в. спортивный зал. Летом Лада выселялась на дачу к родителям, в глухую деревню, где проживали только безобидные старики. Все это, естественно, мотивировалось тем, что ребенку необходимо жить на природе. Конечно, лучшие курорты мира тоже входили в летнюю культурную программу, но там Андрей зорко стоял на страже, и его внушительная фигура сразу производила впечатление даже на самых отчаянных искателей приключений.
Теперь Андрей был спокоен. Выходные он обычно планировал на месяц вперед, организуя бесконечные поездки то на шашлыки, то в дома отдыха, то на лыжные базы, то просто к родителям. У них не было близких друзей, семья варилась в своем котле, не приглашая никого на календарные праздники и не отмечая их вне дома. Так прошла пора безрассудной молодости, когда еще преследуют мысли изменить свою жизнь. Вместе со зрелостью возраста пришла зрелость отношений.
Этот август обрушился на Андрея Елистратова, как ледяной ливень на раскаленный песок пляжа. Привычка хорошо жить затягивала мозг плотной пленкой застоявшегося жира. На окружающий мир Елистратов привык смотреть из окна своей дорогой машины, где было тепло даже в самую беспощадную стужу. Вся остальная людская масса копошилась где-то там, где люди высчитывали на весах недовешенные граммы и „запасали макароны и крупу, где месяцами ждали заработную плату и доллары видели только в кино, где женщины носили колготки тушинской чулочной фабрики, а мужчины — семейные трусы, где… Впрочем, эти «где» можно перечислять до бесконечности, и Андрей так никогда про них и не вспомнил бы. Но наступило пресловутое семнадцатое августа, и все пошло кувырком.
Беда, как известно, никогда не приходит одна. И второй удар потряс уже не финансовую базу Андрея Елистратова, он потряс саму основу существования — семью. В модном московском ресторане они встретили Александра Серебрякова. Бунтарь-одиночка, пытающийся оригинальничать юноша превратился в матеро-, го волка с оценивающим прищуром стальных глаз. Его железную хватку Елистратов почувствовал сразу: не обращая внимания на собственную жену, Серебряков открыто обольщал Ладу. Устраивать скандал было бессмысленно, и Андрей вспомнил прежнюю тактику: выжидать и изучать противника. С этой целью он согласился на предложение Ирины по-дружески приехать в гости. Лада пошла охотно, только что-то слишком долго возилась с прической и подбирала платье и украшения. Она надевала то одни серьги, то другие, несколько раз распускала волосы, а когда сломала ноготь, расстроилась, как на похоронах близкого друга. Андрей все это наблюдал, но выводов пока не делал: все-таки пятнадцать лет прошло.
