— Сырой?! — Леонидов взялся за грудь и опустился на стул. — Это ужасно.
— Что ужасно?
— Все. Жизнь ужасна. Еда, и та ужасна.
— Брось, Лешка! Недавно рассказывали по телевизору, как один геолог, у которого ноги отнялись, два месяца лежал в хижине без еды. Даже замазку из окон выковыривал и жевал. Так нашли его! Жив и сейчас в больнице килограммы набирает. Ученые его исследуют, как это так и откуда в кроличьей шапке, которую он сварил, органические и питательные вещества? А ты из-за собачьего супа ноешь!
— Сашенька, экстремальная еда не отравляет организм только в экстремальной ситуации. Конечно, где-нибудь в обезвоженной пустыне я мог бы поискать органику и в речном песке, если бы отбился от каравана. Но здесь, у себя дома, рядом с двумя сумками, полными деликатесов, съесть нечто, предназначенное какому-то псу! Нет, это жестоко. А что в сковороде?
— Жареная картошка и пара домашних котлет.
— Давай.
— Может, водки выпьешь, для дезинфекции? А то как бы диарея не прихватила.
— Кто-кто?
— Так загадочно в одной рекламе называют процесс, когда человек весь день из туалета не вылезает. Деликатно и красиво!
— Тогда давай водки. Диареи я не хочу. Знаешь, я сегодня пойду спать на террасу? Как там?
— Жара. Нагрелось за день, душно. Но там щели. Ты не забыл?
— Я так устал, что даже пираньи, обгладывающие меня до скелета, не разбудят. Скорее умру, чем проснусь.
— Я позже приду. Ночи-то какие стоят, а? Светло, как днем! Можно гулять и гулять! Соловьи поют, а лягушки квакают.
— Чего ж они квакают?
— Глупый, у них же сейчас самая любовь!
— А у нас? — Леонидов потянулся к Саше, целоваться.
— А у нас всегда любовь. Только масляными губами не лезь к моему чистому липу.
— А если вытру?
— Тогда я, пожалуй, приду к тебе на диван сегодня ночью.
— Приходи. Я буду ждать.
Он прижался к жене и почувствовал, что не так уж все ужасно. Неприятности забываются, душевная тоска уходит. Можно даже на несколько деньков в ту хижину, как геологу, только бы знать, что потом будет жара, эта дача и красивая, пахнущая ландышами жена.
Барышевы приехали в начале третьего. Первым из машины вылез огромный, как медведь, и мокрый от пота Серега. Черная майка открывала взорам роскошную мускулатуру. Светленькая Анечка уже успела загореть, вся она была золотистая, словно медовая, волосы выгорели до белизны, а рот потемнел. Она сразу кинулась к Саше, весело стала щебетать:
— Ой, Сашка, какая молодец! Уже второго! Я тоже хочу!
— Второго? — усмехнулся Серега.
— Ну тебя! Мы и первого-то никак не решимся!
— Я уже давно решился, — вздохнул Сергей. — Спроси коммерческого директора, отпустит он тебя в декретный отпуск или нет? Все вопросы можно решить здесь, сегодня. Так, Леша?
— Так, так. Вам уже пора, скоро годовщина свадьбы.
— Ну, до нее еще три месяца! Успеем. Как, Аня?
Обмениваясь шутками, они прошли в сад. Метрах в двух от беседки Алексей организовал мангал: вырыл яму и обложил ее кирпичами, на которые предполагалось класть шампуры. Одуванчики вокруг уже были не желтыми, а белыми, ветер, налетая, поднимал вверх крошечные парашюты семян и временами сад напоминал комнату, в которой вспороли и выпотрошили пуховую подушку.
— Вот заразы, в рот ведь будут лезть, — посетовал Алексей.
— Ничего, не отравишься. Особенно, если чем-нибудь этаким запить. Ты водку-то будешь, Леонидов? — подмигнул Серега.
— Водку буду. — Алексей придвинул кастрюльку с мясом и вручил Барышеву шампур. — Угольки я нажег, можно закладывать.
Часа через полтора они, уже почти объевшиеся и захмелевшие, растянулись под яблоней на зеленой травке и принялись разглядывать плывущие по небу облака.
— Смотри, Серега, вон то — вылитый верблюд.
— Где? Какой верблюд? Это скат.
— Сам ты скат, у него же два горба! А за ним какая-то ящерица.
— Акула.
— Откуда морская тематика? Ты не в круиз собрался?
— Какой там круиз! К матери в Тамбовскую губернию. Будет мне круиз по двадцати соткам, на половине которых картошка посажена.
— Когда поедешь?
— В конце августа, на урожай.
— Вообще, по ассоциациям можно узнать самые заветные мысли и желания. Вот тебе то акулы в этих облаках мерещатся, то скаты, значит, на работе проблемы, какая-то хищная рыба норовит тебя сожрать.
— Не будем о неприятном. Если тебе в белом и пушистом видится верблюд, это что?
— А я верблюд и есть, — усмехнулся Алексей. — Еще и убийство писателя на себя навьючил. До кучи, значит.
— Кстати, разобрался с его шедеврами?
— У тебя хотел кое-что спросить. Ты сейчас как?
— Ну если больше пить не будем, то вполне. Неси творение. Как там оно называется?
— «Смерть на даче».
Алексей оглянулся: женщины заняты беседой. Сережка наелся шашлыков и убежал к друзьям. Все при деле. Дамы загорают, дети играют. И он пошел в дом, за папкой. Когда вернулся под яблоню, они с Серегой склонились над «Смертью».
— Так, ну это про тебя и Сашу, — сказал Барышев, возвращая несколько листков. — Гнусно, ничего не скажешь! Мерзкий тип, рожу бы ему набить, да помер, к несчастью.
— А дальше не интересно. То есть следствию не интересно, а мне так даже очень. Он пишет о себе, про писательские муки, про то, что ни в чем не виноват.
— И что? Где мысль?
— Я тут подчеркнул интересные места. Ты послушай. Нет, не смотри сюда, а так, на слух. Что тебе это напоминает? — Леонидов отодвинулся и с выражением зачитал: — «Истина — это не последняя, а предпоследняя инстанция, последней всегда остается вера, хотя она слепа, а истина зряча. Выходит, что в человеке главенствуют слепые чувства, так кто он после этого?»
— Философ. Не любил парень людей, а?
— Вот еще: «Семья — это попытка установить более тесные узы с людьми, которые кажутся тебе близкими по духу, но в итоге оказывается, что все они только притворялись и хотели тебя использовать. Так надо ли?».
— Не женат, значит, был парень, а?
— Именно. «Любовь — это слепой инстинкт, инстинкт размножения. Отсутствие в ней логики подразумевает под собой отсутствие разума, отсутствие разума — отсутствие воли, а отсутствие воли — полную деградацию личности. Значит любовь — низшее из чувств, так почему в честь него слагают поэмы?»
— Он что, псих?
— Именно! А вот еще: «У меня свой бог, назвать меня неверующим нельзя, но то, во что верю я, для других неприемлемо. Поэтому со своей жизнью я имею право поступать согласно своей религии, а она повелевает не дожидаться, а действовать». Ну? Серега?
