– О весне. О женщинах.
– Что-о?!
– А ты думал, об убийстве?
– Конечно! Я тут голову ломаю…
– Барышев, выпить хочешь? – перебил его Алексей.
– Ты шутишь? Мы ж едем Белкина брать!
– Вот так и пройдет твоя жизнь. Сегодня едешь брать Белкина, завтра – какого-нибудь Козлова. Как глупо! Как все это глупо… У нас неправильное деление на поступки серьезные и несерьезные. Интересно, кто это придумал? Эх, взять бы, да и перевернуть все с ног на голову!
– И что ты предлагаешь сделать? – подозрительно спросил Серега. – Сегодня, сейчас?
– Да ничего уже не предлагаю, – отмахнулся Алексей. – Допустим, оба мы женатые люди. С детьми. Но помечтать-то можно?
– Ты взял телефон у этой рыжей. У Аллы.
– И что?
– На это и намекаешь.
– Ладно, уймись. Что касается убийства, я думаю, это одно из самых запутанных дел, которые мне когда-либо приходилось расследовать, – серьезно сказал Леонидов.
– А мне кажется, одно из самых простых. Проще пареной репы.
– Сам ты… репа, – глянул Алексей на простоватое лицо лучшего друга. – Это одно из самых запутанных дел, Сережа. Запомни. Кстати, что сказал Самарин? Я пропустил что-нибудь интересное?
– Ничего. Он молчал. Как эта Лепаш ушла, так и замолчал.
– Кстати, что ты о ней думаешь?
– О ком?
– О Маргарите Лепаш, – мечтательно сказал Алексей.
– Вроде как ничего баба.
– Баба! Ты видел, какие у нее глаза?
– Глаза как глаза.
– Из-за такой женщины и убить можно, а?
Барышев, не сказав ни слова, пожал могучими плечами.
– И красиво убить, – продолжил Алексей. – Вызвать на дуэль и воткнуть шпагу в горло противнику. Да-а-а…
– Глупости это, – фыркнул Барышев. – Драться на дуэли из-за любовницы, когда у тебя законная жена есть? Да они, говорят, с детства хороводились! Рощин с Лепаш! И как-то без дуэлей обходилось.
– Неисправим! Нет в тебе, Серега, романтики. Ну, куда дальше?
– Соловьева живет в Новогиреево.
– Это туда тащиться?! – ахнул Алексей. – Сдается, спать нам сегодня не придется.
– Почему? Если его там нет, поедем домой, спать. Ко мне. Раз Анюта у твоей ночует. Небось посидели без нас. Посплетничали вволю.
– А в холодильнике у нас было «Бордо»… – мечтательно сказал Алексей.
– Вот именно: было. Не переживай. У меня водка есть. А в багажнике огурцы соленые.
– Я и говорю, нет в тебе, Серега, романтики. Водка, огурцы… А люди на шпагах дерутся! Нет, что ни говори, а красиво умер Евгений Рощин! Красиво…
Дом, к которому они подъехали, был новенький, с иголочки. Два первых этажа кирпичные, а выше – весело раскрашенная панель. Обхохочешься, узнав стоимость ее квадратного метра. Но Леонидову было не до смеха. Одиннадцатый час! Этот день никогда не кончится! Кодового замка на двери подъезда не было, в самом подъезде не было не то что консьержки, даже будочки, в которой она должна сидеть. Не обжились еще. Не все квартиры заселены, учитывая стоимость квадратного метра. Мужчины беспрепятственно прошли к лифту и поднялись на пятый этаж.
Едва позвонили в квартиру, как дверь открылась. Распахнулась. Отлетела в сторону. За дверью стояла высокая девица с растрепанными волосами и круглым простоватым лицом. Зареванным. На девице были голубые джинсы в обтяжку и бюстгальтер телесного цвета. Ноги босые. Барышев тут же отвел глаза, Алексей уставился в оба, а девица ахнула и попыталась захлопнуть дверь.
– Милиция, – придержал ее ногой Барышев. Не девицу, дверь. Сопротивляться ему было бесполезно. Девяносто килограммов живого веса!
Поняв, что прихожую придется уступить противнику, девица ринулась в зал, надеясь отстоять хотя бы его.
– Одеться хочет, – понимающе сказал Барышев.
– Ты не знаешь женщин. Может, напротив? Скинуть с себя остальное, – мечтательно завел глаза Алексей.
Насчет талии Маши Миша, которому в ближайшем обозримом будущем лететь на Кипр с рыжей Аллой, не обманул. Талия была тонкая. А что касается бюста…
Хозяйка вернулась в рубашке. Но ноги по-прежнему были босые.
– Чего вам? – неласково спросила она, застегивая пуговицы.
– Вы кого-то ждали, гражданка? – поинтересовался Барышев.
– Гражданка! – фыркнула девица. – Уж не тебя! Чего приперлись?
– Гражданин Белкин здесь проживает? – гнул свою линию Серега.
– Белкин… Я думала… это он… передумал…
И тут она разревелась. В голос. Видимо, они застали Марию Соловьеву в момент, когда она переживала личную драму. Леонидов уже понял, что быть жилеткой придется ему. И послал Барышева на кухню, за стаканом воды. Сам же ласково приобнял хозяйку за плечи и повел в комнату. По пути девица неловко повернула голову, и ее мокрый нос угодил ему прямо в глаз. Даже босая, она была выше ростом. Но это его нисколько не смутило. И не такое бывало!
В комнате сидел попугай. То есть, попугай сидел в клетке. Маню Леонидов посадил на диван и покосился на попугая. Из всех птичьих пород знал только одну: волнистую. В далеком детстве у его друга был такой. Алексей мечтал о попугае страстно, а в перерывах между мечтами бегал кормить пернатого. Глядя на этого попугая, он мог сказать только одно – не волнистый. И сердце осталось холодным. Кроме попугая в комнате не было ничего примечательного. Видимо, хозяева еще не обжились. Леонидов принялся, как мог, утешать Маню, попугай молча на это смотрел, Барышев искал на кухне воду, хозяйка квартиры плакала. Все были при деле. Оставался открытым один вопрос: где Белкин? Судя по зареванному лицу Мани, в квартире его не было.
Идиллию нарушил Барышев. Воду он отыскал, сумел добыть ее, то есть налить в стакан, и теперь стоял на пороге комнаты, крепко сжимая его в могучей руке. Лицо у Сереги было такое, будто бы он собирается насильно влить добытую воду в Маню. Увидев это, Маня откровенно испугалась.
– Где Белкин? – спросил Барышев. Подошел и протянул ей стакан: – Пейте.
Та не посмела ослушаться и воду выпила всю. Потом громко всхлипнула и сказала:
– На даче.
И тут ее словно прорвало. Продолжая громко всхлипывать, Маня заговорила:
– Я жду его весь день. Сижу тут, как дура! А между прочим, сегодня суббота! Он исчез в обед, ни слова не сказав! Вернулся в половине шестого, переоделся, вещи в спальне разбросал и молча ушел! Я знаю, что у него сегодня спектакль… – Она вновь всхлипнула и вытерла мокрые щеки подолом рубашки. – Я звонила в театр… Я думала… Мы должны были пойти на день рождения к моей маме… Они заказали ресторан… Там гости… Отец…
– Маня дуррра! – сказал вдруг попугай. Речь его, похожая на клекот, тем не менее, была внятной. В отличие от Маниной.
