– Что ж ты, князь?! Торопись! Нето и к зипунам не успеешь! Левое крыло московитов разбито, передовой полк вырублен весь! Знамени уже нет!
Коназ Дмитрий убит! Нажми на правое крыло, там твои братья и вороги твои, Ольгердовичи! Сокруши их, и будем делить полон! А там – пойдешь на Москву!
Наберешь серебра и рухляди! Рабынь! Красивых урусутских девок! – Татарин усмехался зло, глядя Ягайле в глаза. – Не будь трусом, князь! У тебя сильная рать!
Толмач переводил, не щадя Ягайлы. Услышавши слово «трус», Ягайло побледнел от гнева.
– Думай, что говоришь, смерд! – отмолвил с тихой угрозой.
– Моя не смерд! – тотчас перевел толмач. – Моя оглан, Чингизид, моя может стать ханом!
– Так она говорит! – требовательно добавил толмач, оборачивая лицо к великому литовскому князю.
– Не будем ссориться, князь! – примирительно вымолвил татарин, завидя, как меняется лик Ягайлы. – Мамай и ты – союзники, и оба – враги Москвы! Мамай просит тебя поднять войска! Он почти победил! Хочешь ли ты оставить своих воинов без добычи?
– Хорошо! – отмолвил Ягайло после долгого молчания. – Я выступлю!
– Прикажи свертывать шатры! – повелел он громко. И по тому, как готовно помчались вестоноши, понял, что войско, истомясь, рвется в бой.
– Скачи к Мамаю! – сказал. – Повести, что мы выступаем! Скоро!
И пока татарин, намеренно медля, садился на коня, а кмети яро убирали шатры, торочили поводных и седлали боевых коней, Ягайло все стоял, выпрямившись и глядя сурово. И пока отъезжали татары, продолжал глядеть им вслед, и уже только когда те скрылись за дальним лесным островом, поворотил гневное лицо к воеводам.
– Проверить подковы у всех коней! Ежели надобно – перековать!
Проверить сряду! Ратники должны быть готовы к бою! И послать вестоношей, пусть вызнают, где теперь князь Олег. Без того выступать нельзя!
И когда поскакали с приказами, уменьшившейся дружине ближней высказал возможно строже:
– Ежели Дмитрий убит, московиты долго не простоят. Но тем паче мы не должны спешить и бросать полки в бой очертя голову!
Строго сказал. И, кажется, проняло. А когда уже и эти отъехали и остался токмо свой воевода со Скиргайлой, им двоим высказал:
– Пока не побегут мои братья и не отступит Олег, мы будем ждать!
– Станем побеждать, не ратясь? – уточнил, кривясь, воевода. А брат промолчал. Решил, видно, не токмо не спорить, но и не думать вовсе, делая то, что повелит ему старший брат. И это было лучше всего! Одному Скиргайле и высказал с глазу на глаз.
– Гонцы будут ко мне – не пропускать! И боярам всем:
– До моего приказа стоять на месте!
Нетерпеливым мановением руки отогнавши холопов, что намерили уже снимать княжеский шатер, и отогнув завесу входа, он полез внутрь, с пол-оборота повелев:
– И ко мне – никого! Пусть ждут!
В шатре он уселся на груду кошм, подобравши ноги под себя. Положил рядом саблю, утвердил перед собою крест. «Я молюсь!» – высказал сам себе вполгласа и замер, хищно оскалив зубы, готовый вскочить, кричать, драться, ежели его силой поволокут из шатра…
Еще и сейчас, ежели бы он поднял и повел полки, все могло бы поворотить иначе и в битве на Дону, и в истории.
Глава 37
Боброк соскочил с коня, по щиколотку утонув в сухих дубовых листьях.
Доволен ли он? Сражение это – последнее и самое великое в его жизни – припишут князю Дмитрию. В крайнем случае – Владимиру Андреичу, что сейчас, сидя на переминающемся в нетерпении игреневом жеребце, весело балагурит с кметями. Из серпуховского князя со временем вырастет добрый воевода! Он понимает кметей, и те верят ему! Прибавить терпения, опыта и лет… Но еще не теперь! Андрей Ольгердович? Андрей умеет воевать под чужим началом.
Полоцкому князю не везет и будет не везти всю жизнь. Он никогда не отберет престол у Ягайлы! А жаль… С этим подонком, коему Ольгерд, умирая, передал свой престол, неможно иметь дела. Добро хоть то, что нынче, обманывая татар и выжидая, он неволею поможет Москве! Микула Василич? Из Вельяминовых, по всем рассказам, самым дельным был не он, а Иван, казненный Дмитрием… Нет, на Москве, кроме него, Боброка, нету дельных воевод!
Он стоял в сухих дубовых листьях, жевал сорванную травинку и думал.
Думалось невеселое. Он и сейчас не верил Дмитрию: а ну как упрямо настоит на своем, двинет полки не туда, куда надобно, перепутает все на свете и потеряет рать! Он обернул лицо, поглядел строго, сказал:
– Ежели передовой полк побежит, пусть мне немедленно доложат о том!
– Вестоноши расставлены! – возразил, подчеркивая слова и тем показуя тайную обиду, младший воевода. Боброк слегка склонил взлысую сухую голову.
Подумал еще. Подумав, перемолчал.
– За Упу, встречу литве, послано! – подсказал молодший воевода.
– Ежели Ягайло все-таки двинет полки, немедля повестишь о том князю Олегу! – выговорил Боброк. Тот, без лишних слов понимая своего князя, молча кивнул. С Олегом Рязанским Боброк сговаривал сам, через послов.
Ответ был уклончив, и все-таки была у Боброка надежда, что, ежели Литва выступит, князь Олег придет к ним на помочь.
Он отдал еще несколько мелких приказаний, только чтобы не молчать и убедиться еще раз в готовности войска. Издали доносило шумы сражения.
Передовой полк должен был погибнуть не сходя с места, а им тут приходило ждать, обрекая Вельяминова с белозерскими князьями на разгром. Но только так, только так можно было выиграть бой! Не отбиться в очередной раз, а именно разгромить Мамая!
Он вздохнул полною грудью. Пахло вялым листом, дубовою корой, грибною сырью. А ему казалось, что пахнет кровью и чадною горечью пожаров. Он все стоял, выпрямившись, хотя холоп приготовил ему место под дубом и даже холодную утку с нарезанным ломтями хлебом, серебряною чарою и флягою кваса разложил на льняном вышитом рушнике. Боброк повел взглядом и легким наклонением головы одобрил холопа, но с места не двинулся, хотя вестоношам велел повестить, чтобы кормили кметей.
Владимир Андреич, подъехавши, соскочил с коня. Косолапя, широко улыбаясь, пошел к Боброку.
– Еще не время! – сказал Боброк, предвосхищая вопрос.
– Фряги в напуск пошли! – прокричал с дерева сторожевой. – В латах вси!
Владимир Андреич, закусив губу, ждал, что решит Боброк. Волынский князь поднял голову, глянул в глаза князю серпуховскому с незримой усмешкой, произнес:
– Самое лучшее теперь, раз уж слез с лошади, Андреич, разделить со мной трапезу!
