Всеволожам в том – обида кровная, родичи все же!
Так-то сказать: по младости Вани с Васей опекуном обоим белозерскому князю быть! Но князь, Федор Романыч, вместе с сыном Иваном убиты на Дону, остался малолетний внук, Костянтин. Но его-то московиты и свели с удела! И все повторяется, как некогда с можайским ихним родовым княжением!
Глава 9
А у Дмитрия Иваныча… У Дмитрия Иваныча голова об одном болит: где взять серебра для Орды! (Давеча, после победы на Дону, свою монету затеяли чеканить, а то все дымом с Тохтамышева разорения!) На этом и задумал сыграть – и сыграл – Федор Свибл.
– Дак вот, княже! – Свибл опасливо смотрит в хмурый княжой лик.
Митрий-князь раздобрел опосле всего того, пакости той татарской, да не по-доброму раздобрел, вишь! И мешки под глазами… Детей-то делат однако!
Молод ище, авось и оклемает опять!
На всякий случай присматривался Свибл и ко княжичу Василию. Мал, десять летов давно ли и минуло, дак ежели не дай Бог… А что ежели? Отрок княжой на все масленые подходы только супит взор да таково-то поотмотнет головою… «Да! Не полюби я ему! – думает Свибл. – Дак у князя ребят-то полон короб! Не на тебе одном, Васильюшко, свет-от клином сошел! Ето батька твой был един как перст, а тут – из кого хошь выбирай!»
Вышел княжич. А то все стоял упрямо, слушал речи Свибловы да родительские. И не цыкнешь, и не выгонишь наследника-то! Полегчало Свиблу без отрока. Вольнее баялось с князем Дмитрием наодинку.
– С Белоозера, княже, ноне можно собрать гривен… гривен… Ежели новогородского серебра… – прикидывает Свибл, вслух называет сколько.
Смотрит опять, по нраву ли пришло сказанное?
Беседа идет в покое княжом. На правах близкого друга сидит, как равный с князем, на лавке единой за столом дубовым, несокрушимым, браною скатертью на шестнадцать подножек, тканною коломенскими мастерицами, покрытым, за оловянным жбаном с легкою медовухой. В мисках глиняных – привозной изюм, морошка, брусница… Обеднял князь! Зело обеднял! Ни ковров ширазских, тех, прежних, да и ел, почитай, на серебре всегда да на белом, из далекого Чина привозимом, как-то и не выговорить слова того…
Черепок-то аж просвечивает насквозь, чисто стекло! А одначе глина! И синими узорами писан: там и птицы, и люди, и богомерзкие змии, и домики чудные, каких на Руси не бывало николи… Да-а-а…
В слюдяное оконце, писанное травами, течет разноцветный гаснущий закат. Великая княгиня Евдокия входит, вносит на серебряном круглом аварской работы подносе узкогорлый, серебряный, чеканкою искусной покрытый кумган с чарками двумя, ставит с поклоном. Боярин встает, кланяет княгине, благодарит, а сам и тут проверяет настороженным быстрым промельком: каково-то глянула на него супружница князева? Жена в постели такого мужу может набаять – тремя думами не пересудишь! Но вроде бы Евдокия добрее к нему первенца князева… Пока береженое фряжское разливают по чарам, мыслит, прикидывает Свибл: сейчас ли сказать, али погодить? Да таково-то складно бы! На Белоозере надобен свой глаз, свой человек, не то и серебра того не соберешь, а тут таковое-то дело! И, решась, при Евдокии, в ноги князю челом:
– Не обессудь, княже! Просьба у меня великая к милости твоей! Не у меня, у всех нас, всем родом молим! Брату, вишь, Ивану Хромому невесту приглядели мы, вси родовичи! Оно, вишь, с приданым ейным, с Ергою волостью, будет у нас, у тебя, княже, свой муж на Белоозере! Иван, хоша и возрастием не юн, но на рати стоял, на Дону бился без пакости, плечи не показывал ворогу, и боярин, тово! Мыслим, добрый будет муж Аграфене! Дак благослови, княже! Будь сватом и отцом родным! Всему нашему роду!
Говорит Свибл, а сам краем глаза на великую княгиню и в поклоне ей – мол, княгинюшка, помоги и ты, осчастливь согласием!
А Евдокия не ведает, медлит. Девушку бы нать спрошать переже! Хоть и то, что воля родителева, а тут как сказать? Княжая воля! Дмитрий молчит связанно, сопит. Обадили, окружили его Акинфичи, обстали, яко медведя, и не уйти уже, и Белоозеро надобно, ох, как надобно в днешней-то трудноте!
– Баяли с Аграфеной? – прошает грубо и прямо.
– Дак, княже… Так-то сказать, и баяли! Да у девицы какой ум?
Краснеет да молчит! Как старшие постановят, так и будет! Жениха какого иного нету у нее! – досказывает торопливо, почуя малую промашку свою. (Не корова все ж, да и волость Ерга – жирный кус! Всеволожи, верно, проведали уже! Поди землю роют, князю в уши невесть чего и набаяли! И надобно теперь, сейчас, настоять, выстоять, на коленах вымолить… Неволею принудить князя великого! Дмитрий Иваныч сватом – кто станет противу?) А у Дмитрия забота одна – ордынское серебро! И не корова, не телка, а продали, запоручили девушку за маститого боярина, за вдовца, за строгого, как насказали невесте, хозяина, что и сохранит, и охранит, и прибавит добра того, родового! А что хромой (кличка та пристала сызмладу, когда повредил стопу, упавши с коня), дак не плясать же ему! Куда ехать, дак на коне верхом, в седле сидит – загляденье! А и так крепкий мужик, ражий муж, в полной силе еще, сумеет удоволить молодую жену!
Так вот, в обход, в обход Всеволожам и получил Ергу с молодою женою в придачу Иван Андреич Хромой, тем сугубую зазнобу сотворив старшему Всеволожу.
Но хоть и по князеву слову решилась свадьба та, но не на князя Митрия огорчился сердцем Дмитрий Александрович Всеволож. На князей не обижаются, не то волостей ся лишить придет! А вот на Акинфичей и пуще всех на возлюбленника княжого Федьку Свибла огорчился сурово!
Единожды на сенях столкнулись нос к носу, и такое подступило! От укоризн едва не дошли до кулаков. А и тут княжая спесь токмо и удержала Дмитрия. Зазорно показалось драться не орудием, а пястью, подобно смердам!
Свибл тоже понял, криво усмехнул, оправил потревоженный соперником зипун вишневого рытого бархата, прошел мимо, высоко задирая плечи…
Вечером баял князю о безлепой сшибке на сенях, иного, небылого, прибавляя излиха. Великий князь слушал хмуро, сопел. Подумал, головой отмотнул:
– Дмитрий Всеволож из князей, из Рюриковичей! Дрался на Дону, в передовом полку! Что ж я героя чести лишу? Тебе головой выдам? Что тогда старшая дружина скажет! Безлепицу молвишь, Федор! – осадил.
Хотя Белоозеро, почитай, из рук Акинфичей им получено! А то, что младшего брата, Ивана Хромого, наградил молодой женою да волостью Ергой в придачу, – вся ли плата, княже, за огромный Белозерский удел? Гневен был Федор, но сдержал себя на сей раз. Князя раздражать – себе навредить. А и Всеволожи стоят костью в горле! У брата Дмитрия Всеволожа, у Ивана Лексаныча, вишь, волости под Переславлем, ближе некуда! Впору друг у друга скотину с чужих полей гонять да дружине на пожнях кольями биться!
И вот еще для чего надобна вышняя власть, чтобы господа, бояре, забывши про общее дело, не разодрались друг с другом и не изгубили страну.
