Татары все еще могли, прорвав негустые ряды пешцев, опрокинуть Дмитрия Ольгердовича и сорвать переправу Витовтовых полков, но они почему-то лишь отступали, изредка огрызаясь. Подскакивали, выстреливая из луков, и тут же уносились, круто заворачивая коней.
– Перепали степняки с пушечного боя! Поди, у иного полные штаны дерьма! – произнес кто-то из польских рыцарей, наблюдавших переправу литовской конницы. Спытко покосился на говорившего и промолчал. Вряд ли татарские богатуры, навидавшиеся всего и всякого, могли перетрусить от грома почти безвредных для них орудий! Идигу явно что-то затевал!
Так ли, иначе, – литовское войско на той стороне все густело и густело, растекаясь вширь. Скоро на переправу пошла польская крылатая рыцарская конница, и уже готовились выступать вслед за ней закованные в черненую сталь немецкие рейтары.
Хорунжий подъехал к Спытке вплоть, конь к коню, прокричал, в перерывах пушечного боя:
– Скоро?!
Спытко, оглянувшись, увидел, что уже вся его дружина собрана и ждет, сидя в седлах, приказа переходить реку.
Из литовского стана, из кольца перевязанных цепями телег, изливались все новые и новые рати. Стан пустел. Скоро на этом берегу останется одна лишь обозная прислуга да татарский отряд Тохтамыша, приберегаемый Витовтом для заключительного удара по отступающему врагу и погони. Хлопы перетягивали смолкшие пушки на новую позицию, дабы поддержать с фланга огненным боем наступающую пешую рать. Ворсклу заполнили тускло-блестящие литые панцири немецких рейтаров. Отборный рыцарский отряд, шесть сотен закованных в железо всадников на тяжелых окольчуженных конях, готовились нанести главный удар по центру татарского войска.
– Пора! – показал знаком Витовт Спытке и первый, в сопровождении знаменосца и горсти воинов, направил своего вороного скакуна в воду. Спытко, удерживая коня, порысил следом. За спиною, спускаясь с обрыва, согласно топотали кони его многочисленной дружины. Справа и слева, там и сям, переплывали реку лихие кмети княжеских ратей. Густели на той стороне штандарты и знамена переправившихся полков. Бой разворачивался так, как было задумано, и это и успокаивало, и настораживало одновременно. Неужели Идигу так-таки ничего и не измыслит? Впрочем, в Крыму, под стенами Кафы, они с Темир-Кутлугом были-таки разбиты литовскою ратью Витовта! «Дай Господи!» – от души прошептал Спытко, мысленно перекрестясь.
Донесся треск, как будто от ломающегося забора. Там, впереди, выстроившиеся в шеренгу пищальники, окутавшись дымом, дали залп по разом отхлынувшей татарской коннице и тотчас, перезарядив пищали, двинулись вперед.
Витовт, кусая губы, изредка взглядывал на солнце. Низящий золотой шар грозил прервать сражение, а ночная темнота – позволить татарам уйти от полного разгрома. Но они отступали, отступали, черт возьми!
Витовт попытался обойти татарский полк справа, бросив туда конные княжеские дружины. Но богатуры Идигу тотчас образовали смертоносное кружащееся колесо: вихрем проносясь мимо, каждый из воинов спускал тетиву, – били татарские лучники, надо отдать им справедливость, почти без промаха, – и тотчас исчезал, а на его место выскакивал следующий и опять спускал звонкую тетиву, и кто-то из литвинов, охнув, начинал сползать с коня, иногда же и конь, раненный стрелой, спотыкался, роняя тяжело вооруженного всадника в громоздких европейских доспехах. Идигу отступал, но решительно не давал обойти себя с тыла. Скакали, сшибаясь, конные лавы, вздымался и опадал сабельный блеск, вздымались и опадали яростные клики, и опять поворачивали кони, с тугим звоном пели тетивы, и опять татары уходили от прямой сабельной рубки, каждый раз упруго подаваясь назад.
Вот с тяжким гудом застонавшей под копытами земли пошла в напуск немецкая рыцарская конница, и опять закрутилось перед нею в смертном танце уходящее от прямого удара скачущее вихрем «колесо», а тяжелые широкогрудые першероны начали спотыкаться и падать, подбитые красными монгольскими стрелами, что сблизи пробивали насквозь кожаный конский доспех. Рыцари замедлили движение, стягиваясь в тугой кулак, арбалетчики выступили вперед, осыпав татарский строй сотнями железных стрел. Но не многие из них достигали цели, протыкая всадника насквозь. В бешеной круговерти движения татарские наездники уходили от прямого удара, а задевающие их скользом короткие арбалетные стрелы застревали в толстых тегилеях или пробивали подставленные щиты, не доставая всадника.
Отсюда, сзади, не было видно того, что происходит напереди, и Витовту со Спытком казалось, что литовское войско успешно наступает и татары вот-вот покажут тыл. Витовт опять с тревогою взглянул на солнце. Когда-то, в библейские времена, Иисус Навин остановил солнце, дабы добить врагов. Вот бы и ему приказать небесному светилу помедлить на небе хотя бы лишних полчаса!
К ним подскакивал Боброк, что-то крича. Вблизи его лик, напряженный, покрытый потом, с мрачною складкой, перерезавшей высокий лоб, показался Витовту и Спытке страшен. Князь задыхался, конь, тоже запаленный, качался под ним.
– Надобно заворачивать полки! Скорей! Обходят! – прокричал Боброк в ухо Витовту, и, будто только этого и дождав, на той стороне, откуда бродом начали было перетаскивать пушки на левый берег, восстал вопль и беспорядочный сполошный вой бегущих безоружных людей.
Витовт замер, еще ничего не понимая. Маленькие отсюда, бегущие фигурки казались нелепым наваждением. Он еще не понял, что это бежит обозная прислуга и в лагерь ворвались обошедшие наступающее литовское войско татары. Понял Боброк.
– Темир-Кутлуй! – прокричал он. – Темир-Кутлуй обошел тем берегом! Скачите! Я попытаюсь удержать строй! – Боброк устремил коня в сторону боя.
Все дальнейшее заняло не более часа. Не успело заходящее солнце коснуться края стены, как строй был сломан, и побежало все.
Тохтамыш, который должен был бы, по крайней мере, удержать лагерь до подхода подкреплений с этого берега, первым ударил в бег, и татары, разметав и растащив телеги, ворвались в почти безоружный обоз. Прислуга – конюшие, повара, возчики метались между возов, заползали под колеса, кидались под ноги своим же кметям, увеличивая сумятицу, и всюду натыкались на конных татар, что, с выдохом кидая вниз кривые клинки, рубили и рубили, устилая землю трупами.
Бесполезные пушки были брошены, а пушкари стадом бежали к ближайшим кустам. Какой-то кметь посреди стана отбивался железным вертелом, пока не был срублен татарскою саблей. Воины на лету хватали золотые и серебряные кубки, тарели, чарки, пихая их кто в торока, кто за пазуху, и продолжали рубить. Им было наказано под страхом смерти не задерживаться и не слезать с коней.
Тохтамышевы люди мчались быстрее ветра вослед за своим ханом, даже не обнажившим оружия. Он-то знал, что оба, и Темир-Кутлуг, и Идигу, выученики великого Тимура, а что такое Тимур, Тохтамыш помнил слишком хорошо!
На фронте армии первым показал тыл, как и предвидел Спытко, пан Павел Щурковский. Со своей бегущею польской конницей он смял пешие полки, в диком страхе разметал строй пищальников, совершивши то, что навряд удалось бы татарам, и гнал всю ночь, гнал не останавливаясь, теряя людей и коней. Меж тем ветераны Идигу, взяв поводья в зубы, окружили немецкую конницу, расстреливая ее из луков. С близкого расстояния граненые наконечники стрел пробивали насквозь литые немецкие панцири. Из ста копий (ста рыцарских знамен), выехавших в этот поход, погибло только девять рыцарей, при неизвестном числе рядовых рейтаров и кметей. А это значит, что немцы, вослед за Щурковским, также первые устремили в безоглядный бег, кидая тяжелое вооружение и поклажу, пересаживаясь на легких поводных коней… Смешался строй полков, татары шли лавой, окружали, били, расстреливали, крючьями стаскивали с коней, добивая на земле длинными гранеными кинжалами.
