– Ты подслушивала!
– А мне можно! – тряхнула она кудрями. – Я не благородная! Я «отродье»! Мне теперь все можно!
– Александра, войди в наше положение, – взмолилась Евдокия Павловна. – Ведь мы тебя растили. Поили тебя, кормили. Одевали. Образовывали. Одно твое бальное платье обошлось нам в кругленькую сумму, – напомнила маменька.
– А без него вы бы меня не продали так выгодно, – усмехнулась она. – Надо же показать товар лицом.
– Александра! Что ты такое говоришь!
– Вы хотите, чтобы теперь я решила все ваши проблемы. Поехала бы к графу и обо всем с ним договорилась. В таком случае отдайте мне алмаз! Сначала я верну его сиятельству то, что у него украли!
– Я ничего не крала! Не смей так говорить с матерью! – Евдокия Павловна вскочила и затопала ногами.
– Смею! – Она тоже вскочила. – Вы даже не помните, кто был моим отцом! Да вы этого просто не знаете! Кто вы после этого?! А меня вы отныне и пальцем не тронете! Слова поперек не скажете! Иначе я не буду устраивать ваши дела! Если вы, маменька, так хотите денег, попросите у своих благородных дочек! Как вы думаете, сколько дадут за Долли? А уж Мари-то и вовсе не товар! Надо было рожать побольше таких, как я! Невесть от кого! Тогда бы вы их продали с выгодой и заплатили бы долги!
Евдокия Павловна вдруг побледнела и взялась руками за шею, как будто бы ей было душно. Из ее горла вырвался протяжный стон:
– Душно… Воды…
И, беззвучно шевеля бескровными губами, мать начала оседать на пол, беспомощно цепляясь руками за край стола. Шурочка посмотрела на нее брезгливо и крикнула:
– Варька! Сюда! Барыне плохо! Кто-нибудь!
Никто не появился, тогда она распахнула дверь И закричала еще громче.
– Варька! Сюда!
Когда прибежали дворовые и засуетились возле барыни, Шурочка тут же ушла в сад. Разговор с матерью дался ей с трудом, но зато она теперь знала, в чем дело. Итак, она товар, и все хотят ее продать. А кто-то хочет купить. Недаром же ей так ненавистно крепостное право! Сердцем чувствовала. Но зато… Зато она теперь с чистой совестью может принять предложение его сиятельства, каким бы оно ни было.
– Я свободна! – горько сказала Шурочка. – Свободна! И – я уезжаю!
И побежала по тропинке к беседке, плакать.
Но слезы высохли сами собой, когда в беседке она наткнулась на Софи. Та задумчиво теребила белые лепестки ромашки. На ней было белое платье. Из всех сестер Шурочка любила ее меньше всего. Мари была занудой, но Шурочка ее понимала. Не оправдать ожидания родителей – это тяжело. Такая красавица и осталась в девках! Мари можно только пожалеть. Жюли добрая, а Долли просто глупа. Что же такое Софи, Шурочка не поняла и по сей день. Простенькое личико, а наряды с претензиями. Что ни слово, то укус. Не говорит, а жалит. Как оса. И похожа она на осу: черные волосы, длинный хрящеватый нос, узкие губы и любовь к желтому цвету. Но сегодня Софи в белом. Отрывает один за другим лепестки ромашки, приговаривая:
– Любит, не любит. Любит, не любит…
– Софи!
Сестрица вздрогнула и выронила из рук изуродованный цветок.
– Маменьке плохо.
– Ей каждый день плохо, – отмахнулась Софи. – Удивила!
– У нее, кажется, удар.
– А ты и довольна!
– Ты тоже считаешь, что я само зло! – горько сказала Шурочка. – Но за что? За что ты меня так ненавидишь?
– За что? – разозлилась Софи. – Она еще спрашивает за что?! Да хотя бы за то, что тебе только семнадцать! И за то, что такой завидный жених, как Лежечев, сделал предложение именно тебе! И за то, что ты в сад бегаешь по ночам. И за те поцелуи, которые не мне достаются! Думаешь, я не знаю? Думаешь, не вижу? Ненавижу тебя! Ненавижу!
Софи вскочила и кинулась бежать. Шурочка оторопела. Она и не подозревала, что сестра так завистлива! И что Софи за всеми шпионит! Кстати, во время фейерверка она не видела Софи в парке, среди гостей. Мужчина и женщина на веранде. А почему она подумала, что это Жюли и Лежечев? Это мог быть кто угодно. В том числе и Софи. Но с кем?
По крайней мере одна сестра нашлась. Стоит походить по саду еще и поискать остальных. Сегодня у всех, похоже, романтическое настроение. Шляпки, ромашки, книги, белые платья, прогулки по саду… Шурочка передумала плакать и решила действовать. Она во что бы то ни было узнает правду! Кто взял камень? И отдал ли его только что Сержу? У Соболинского был вид человека, который решил свои проблемы, наконец.
Долли она нашла на берегу озера. Та сидела, смотрела на воду и бессмысленно улыбалась. Но последнее время это было ее обычное состояние. Мыслями сестра теперь была далеко. Она и раньше не отличалась умом, а теперь и вовсе была похожа на дурочку. И глаза у нее были огромные, карие, как у коровы, с редкими, но длинными ресницами, маленький ротик всегда приоткрыт. Долли тоже была сегодня в белом платье. Поистине, для Шурочки это был несчастный день! Все сестры пренебрегли любимым цветом и облачились в белое! И «зеленая» Долли, и «желтая» Софи. Осталось найти «бордовую» Юлию. Или та сегодня тоже в белом, которое не идет ей больше всего?
– Вот ты где, Долли, – тронула сестру за руку Шурочка. – Пойдем в дом, маменьке плохо.
– Мне там теперь делать нечего, – рассеянно ответила Долли, не отрывая взгляда от воды.
– Ты здесь кого-то ждешь?
– Жду? О нет! Что ты! У меня уже все есть. Чего мне еще ждать? Я счастлива. Я не хочу к вам, потому что вы злые. И вы все несчастные. Вы заражаете меня своим несчастьем. И вы всегда кричите. Вот и сейчас…
– Что сейчас?
– Кричали, – меланхолично ответила Долли.
– Ты не могла этого слышать!
– Могла, могла, могла! – по-детски сказала сестра.
«Боже мой! Она слабоумная!» – подумала Шурочка.
– Долли, пойдем со мной.
– Чего тебе? – рассердилась вдруг сестра. – Зачем ты пришла? Я тебя не люблю. Ты мой враг. Но я тебя обманула. Думаешь, ты самая хитрая? О нет! Есть люди и похитрее тебя. – Долли глупо хихикнула.
– Барышни! Вот вы где барышни! – к ним бежала запыхавшаяся Варька. – Барыне совсем плохо! Василий Игнатьевич всех зовет к ней!
Долли поспешно вскочила. Болезни Евдокии Павловны ни для кого уже не были в диковинку. На недомогание она жаловалась постоянно, все время пила какие-то лекарства, микстуры на травах, то и дело звала лекаря. Но по испуганному лицу Варьки они поняли, что на этот раз дело серьезное. Раз Василий Игнатьевич всех зовет к ней…
Шурочка тоже не ожидала, что разговор с младшей дочерью произведет на Евдокию Павловну столь сильное впечатление. Она вошла в спальню к матери и невольно вздрогнула. Сейчас никто не заподозрил бы барыню в притворстве. Евдокию Павловну хватил удар, и теперь вся правая часть ее тучного тела была парализована. Та сама, казалось, не понимала, что же случилось? Как так? Странно было смотреть, как одна ее часть живет, а другая неподвижна. Рот искривился, говорить Евдокия Павловна почти не могла, а в глазах у нее был страх. У ее постели стояли перепуганные Мари и Софи.
