— Ты очень похожа на… Впрочем, увидишь. Возможно, это поможет твоей памяти. Я не стала пока ничего сообщать твоей маме…
— Я тоже хотела вас попросить, — торопливо заговорила Майя. — Не надо пока этого делать. Я сама денька через два ей позвоню. Скажу, что все в порядке, доехала нормально, приеду через месяц-другой.
— Через месяц-другой? — удивленно подняла брови Нелли Робертовна. — Странно. Я полагала, что ты теперь будешь жить в Москве, учиться. Да и мама могла бы жить с тобой, здесь. Тебе непременно надо учиться, у тебя большой талант.
— Талант?
Вот в этом и была главная загвоздка. Что будет, если, приехав в загородный дом, Мария Кирсанова не попросит кисти и краски? Она же без этого жить не может! Нет, пара недель, и надо во всем признаваться. Ехать домой, маме сказать, что, как и в прошлом году, провалилась на втором туре, а следующим летом поехать поступать в педагогический институт. Главное выздороветь, чтобы родные ни о чем не догадались. А всем этим женщинам сказать, что внезапно вернулась память, никакая она не Маруся, а Майя. Майя Андреевна Николаева…
…Этот парень неловко протиснулся в палату уже под вечер, моргнул неуверенно, указательным пальцем поправил очки в тонкой металлической оправе, потом промямлил:
— Добрый день. То есть вечер. Хотел за тобой поухаживать, да мама сказала, что мужчине неприлично находиться все время рядом с молодой девушкой.
Мужчине? Майя едва не рассмеялась. Мужчине! Да он же почти ребенок!
— Тебе сколько лет? — спросила она.
— Двадцать три. А тебе девятнадцать, да?
— Двадцать три?! Не может быть!
— Вот и все так говорят! Что я молодо выгляжу! — парень отчаянно взмахнул руками, и ваза с цветами полетела на пол. — Ну, вот! Я сейчас все уберу!
— Ничего, санитарка скоро придет и протрет пол, — все-таки улыбнулась Майя. — Здесь почему-то очень часто делают уборку. А как тебя зовут?
— Меня? Георгий. Егор. Но все почему-то называют Егорушкой. Я твой… племянник.
— Племянник?
— Ну да. Раз мой папа твой сводный брат, значит, получается, что ты мне тетя.
— Тетя!
— Смешно? Мне тоже. — Он не смеялся, вздыхал, неуверенно моргал, топтался возле Майиной кровати, потом вдруг спросил: — Ты читать любишь?
— Читать? Да, конечно, — Майина мама много лет преподавала в школе литературу, и дочь склоняла к тому же. Мол, нет прекрасней профессии, чем учитель словесности. И Майя была с мамой полностью согласна, но театр… — Да, я очень люблю читать.
— А что больше всего?
— Пьесы.
— Пьесы? Тебе принести? Шекспира, может? Или из русской классики? Островского, Чехова? Или Горького?
— Принеси.
— Хотя мне мама сказала, что тебя скоро перевезут в наш загородный дом, а уж там книг полно! Вот здорово-то! Будет с кем поговорить! Эти мои родственники, хоть и образованные, но все время говорят какие-то глупости. А больше всего о деньгах. Ну почему если люди занимаются таким благородным делом, как проблемы современного искусства, они не могут говорить только о нем?
— Твоя мама тоже занимается проблемами современного искусства?
— Нет, что ты. У нее магазин. Дома только и слышно, что о дорогущей аренде, о том, чего дешево купили, дорого продали. Тоска! Вообще-то у моей мамы грандиозные планы. Только денег нет. А вот отец, он всю жизнь возится с антиквариатом. Исследует, пишет монографии. Жутко умные, только за них отчего-то мало платят. Бабушка Липа театральный художник, Нелли Робертовна искусствовед, а Вера Федоровна… Вера Федоровна вроде когда-то пыталась учить детей музыке, но говорит, что современное воспитание не оставляет педагогу никаких шансов. Мол, детей с пеленок портят родители. А мне кажется, что она никого ничему не способна научить. Она такая…
— Странная.
— Нет. Неприспособленная. Как и я.
— А ты чем занимаешься?
— Я студент. Учусь на филфаке.
— На филфаке? Моя мама тоже… — Майя вовремя спохватилась. Не хватало еще проговориться! — Я хотела сказать, что моя мама всегда хотела, чтобы я поступила на филфак.
— А как же живопись? У тебя же такой талант! Если бы у меня был хоть какой-нибудь талант, я бы был счастливейшим человеком на свете! Ни на кого не обращал бы внимания, жил бы только своими чувствами, и творил, творил, творил…
— Картины бы писал?
— Лучше книги. Но я бездарность. Дедушка так говорил. Мол, у меня два внука, и оба бездарности. Один к тому же развратник, а другой полный идиот. Развратник — это Эдик, а идиот — это я. Думаешь, обижаюсь? На гениев разве обижаются? А дедушка мой был гений. То есть, твой отец. — Он покраснел вдруг и торопливо добавил: — А ты симпатичная очень. Не то, что наша Настя.
— Егорушка, так нехорошо говорить.
— Да? А если это правда? Правду нехорошо говорить? Вот мой брат, тот все время врет. И женщины его почему-то очень любят. Почему?
— Ну, не знаю.
— Он красивый очень, — с сожалением сказал Егор. — Хотя, если бы я был такой красивый, все равно не было бы никакого толку. Наверное, это справедливо, что он красивый, а я нет.
Майя посмотрела на него повнимательнее. Очки, правда, какие-то нелепые, вернее, дорогие, красивые очки, но ему не идут. Слишком уж они взрослые, а Егорушка еще наивный ребенок. А так, ничего парень, можно даже сказать, что симпатичный: высокий, светловолосый, глаза голубые, большие.
— Ну, я пойду? Увидимся?
— Да. Увидимся.
Он тоже вошел в палату бочком, неуверенно оглядываясь по сторонам. Майя настороженно смотрит на крепкого мужчину лет тридцати, в синей футболке с надписью «Планета Голливуд» и джинсах.
— Вы кто?
— Миша я, шофер. Слушай, ты прости меня, а? Виноват, бывает.
— Да это я, я виновата!
— Брось. Должен был свернуть, хоть куда врезаться, хоть в стену, только не в живого человека. Прости.
— Ничего.
— Не сердишься?
— Нет.
— Как тебе здесь?
— Нормально.
Он мнется, еще несколько раз бормочет свое «извини», обоим неловко. Майя мысленно ругает себя: «Растяпа!» Скорей бы уж он ушел, что ли!
— Пойду.
— Всего хорошего. До свиданья, — торопливо добавляет Майя. Когда шофер уходит, она вздыхает с облегчением: неприятный человек. Вроде, все у него на месте, лицо даже симпатичное, плечи широкие, сам кряжистый, надежный. Но все равно неприятное впечатление.
— Маруся, тебе родственники приносили что-нибудь?
— Да вон всего сколько! Полная тумбочка!
Медсестра слишком уж взволнована. А в палате не только полная тумбочка продуктов, но и в холодильнике всего хватает. Женщины Эдуарда Листова словно наперебой стараются юную родственницу накормить.
