— А как это делается?
— Возьми пистолет у папы в кабинете и выстрели в меня.
— Я хочу честно.
— Неужели же нет никаких средств? Мать тебя столько по врачам водила! Может, хватит придуриваться?
— Я не…
В этот тихий, теплый вечер выстрел прогремел так громко, что эхо долго еще разносилось по саду, и никто не мог поверить в случившееся.
— Что это? — прошептал Егор.
— Кажется, кто-то меня опередил. И тебя тоже,
— Надо же…
— Идти, да. По крайней мере, ты все это время был со мной, а я с тобой. Дама бубен, дама треф, дама червей и дама пик. Какая же козырная в этой колоде?
Э. Листов. «Безжизненная планета, пурпур». Холст, масло
После того, как портрет в розовых тонах повесили в гостиной, его место заняла эта картина, которую все находили слишком непонятной и мрачной. Это был огромных размеров холст, но удивительно пустой, являвший миру безлюдный пейзаж, где вкрапления черного цвета придавали обильному пурпуру что-то зловещее. Что имел в виду художник? Планету Марс, или аллегорически перенес состояние своей души на холст, дав ему соответствующее название? «Безжизненную планету, пурпур» пока еще не выставляли на продажу. Она лишь мелькнула один раз на выставке, где критики сочли, что Эдуард Листов напрасно изменил себя и занялся абстракционизмом.
В кабинете ее недавно распорядился повесить Георгий Эдуардович, и теперь он сам лежал на ковре мертвый, а зловещий пурпур разливался за его спиной пятном, похожим на кляксу, возле простреленной головы. На коленях перед ним стояла Майя и держала в руке пистолет. Именно это и увидели прибежавшие на звук выстрела обитатели дома.
Позже, отвечая на вопросы следователя, они долго спорили, путались, противоречили сами себе, стараясь вспомнить очередность своего появления в кабинете. Но в эту минуту никто ни за кем не следил, все с ужасом смотрели на мертвого Георгия Эдуардовича, которому пуля крупного калибра угодила прямо в глаз. Егорушка, сняв очки, дрожащими пальцами протирал стекла, пачкая их еще больше, и близоруко щурился на мертвого отца. Майя, положив пистолет обратно на пол, пыталась что-то сказать, но не могла справиться с голосом, потому что он куда-то исчез, а Олимпиада Серафимовна просто оцепенела.
Первой опомнилась Наталья Александровна:
— Надо же что-то делать! В милицию звонить!
Эдик:
— Я сам это сделаю.
Вера Федоровна, зябко кутаясь в шаль:
— Почему ты?
Эдик:
— Потому что у меня-то как раз железное алиби, я сторонний наблюдатель. Мы с Егором были в саду, в беседке.
Наталья Александровна:
— А я сидела на веранде! Все это видели! Все!
Вера Федоровна:
— Ма шер, на веранде кроме тебя никого не было.
Эдик (услышав в коридоре голоса):
— Не надо бы пускать сюда прислугу. Наговорят потом черт знает что.
Настя:
— Да что вы все такое говорите! Он же умер! Умер!
И тут Нелли Робертовна произнесла:
— Маруся, девочка моя, но зачем же? Зачем?
И, Майя, громко рыдая, начала лепетать что-то невнятное:
— Это не я. Я услышала выстрел, а моя комната ближе всего. Я торопилась, голова опять болит. И в груди. Я споткнулась, и увидела на полу пистолет. Не хотела сначала, но подняла зачем-то. Не знаю. Мне… Мне плохо…
И тут осознала случившееся и Олимпиада Серафимовна. Она взялась рукой за грудь и жалобно простонала:
— Сын… Мой сын… Что же это? Что? Убийцы…
БАГРОВЫЙ
После фразы Эдика: «Лучше до приезда милиции ничего здесь не трогать» и короткой суеты, все вышли на веранду в ожидании. Чего? Определенности… Никто не знал, как вести себя в такой ситуации, о чем говорить, что делать, и надо ли вообще что-нибудь делать. Пытаясь как-то ускорить ожидание, обитатели особняка чрезмерно суетились вокруг Олимпиады Серафимовны, которая жаловалась на нестерпимую боль в груди. Ольга Сергеевна капала ей успокоительное в стакан, Миша принес подушку ей под спину, а остальные наперебой давали советы, что бы еще можно было сделать для облегчения болей. На всякий случай вызвали еще и «скорую», потому что никто не знал, кто приедет, кроме милиции, что будут делать и как делать. Знали только, что покой этого дома нарушен, и нарушен надолго. Что надо теперь будет отвечать на бесконечные вопросы, вспоминать, что и как было, давать какие-то объяснения, суетиться по поводу похорон, наследства, строить новые планы, потому что старые были интересны теперь разве что милиции.
— Душно-то как, — тихонько всхлипнула Олимпиада Серафимовна. — Как же душно!
— Прохладно, — поежилась Вера Федоровна, не расставаясь с шалью.
— Господи, что будет? — простонала Наталья Александровна. — Кто-нибудь читал уголовный кодекс? Состояние убийцы не конфискуют случайно в пользу государства? Не останемся ли мы теперь ни с чем?
— Да помолчи ты! — поморщилась Нелли Робертовна. — Не говори ерунды!
— Но я же никогда не имела дела с милицией! Ведь теперь получается, что…
— Мама, ты недавно давала взятку налоговому инспектору, — напомнил Егорушка. — Разве он не милиция?
— Егор! — тут же взвизгнула его мать.
— Значит, у вас есть опыт, Наталья Александровна, — усмехнулся Эдик. — Научите нас. Может, и удастся замять дело?
— Может быть, нам сказать, что он застрелился? — нерешительно высказалась Вера Федоровна.
— Я тоже думаю, что… — поддержала, было, ее Наталья Александровна, но тут на улице, за высоким кирпичным забором, отчетливо послышался звук мотора.
— Кажется, едут, — прервав ее, поднялась из кресла Нелли Робертовна. Потом обвела взглядом присутствующих: — Я всех вас очень попрошу не вытаскивать на свет божий грязное белье. Говорите как можно меньше. В конце концов, последнее время все желали ему смерти.
— При матери,— простонала Олимпиада Серафимовна. — Как ты можешь при матери! Ведь у тебя никогда не было детей, ты не можешь знать, что это такое!
Нелли Робертовна не ответила; От ворот к особняку шли трое мужчин: двое в штатском и один в милицейской форме, похоже, что участковый. Следом за ними еще какие-то люди, которые несли какое-то оборудование. За высоким забором снова что-то зарокотало, похоже подъехала еще одна машина. И слово «убийство» словно бы материализовалось из воздуха, стало весомым, зримым, повторяемым этими чужими людьми бесконечно и на все лады.
Приехавшие поднялись на веранду.
— Старший оперуполномоченный капитан Платошин, — буркнул человек в штатском, что был постарше. — Кто звонил? Где труп?
