— Когда он это говорил, он был в своем уме? — подозрительно спросил я.
— А как же!
Черт возьми! Я и в самом деле был блондином! И из себя ничего. Холост, это правда. Значит, он соображал, что делал. Но по содержимому конверта этого не скажешь.
— И я могу все это забрать? — подозрительно спросил я, имея в виду «богатство».
— А как же!
— А кто такие эти Лена, Коля и Дима? — уцепился я за соломинку. Вдруг негатив у семьи, пославшей поздравительную открытку?
— Лена — дочь сестры-хозяйки, — охотно пояснила девушка. — Коля ее муж, а Дима — сын. Они живут в другом городе.
— Где именно? — с надеждой спросил я.
— Во Владивостоке.
— Ого!
Соломинка сломалась, я рухнул в пропасть. За неделю, что я его ищу, он мог, конечно, слетать и во Владивосток. Но вряд ли сделал это. Он сумасшедший, раз оставил мне такое странное «наследство», но не настолько, чтобы слетать одним днем на край земли, спрятать там фотоснимки и вернуться в Москву. Дальше не значит надежнее. Нет, дело тут не в открытке. Тогда в чем?
«Спокойно-спокойно-спокойно…»
Я сгреб со стола «богатство», включая семечко, обратно в конверт. И спросил:
— Интересно, долго он ползал по полу, собирая свою коллекцию?
— Не знаю, — мило улыбнулась девушка. — Знаю только, что открытку стянул со стола сестры-хозяйки, значок выпросил у нянечки. А что касается бус… — Она мило покраснела. — Это мои.
— У вас хороший вкус, — похвалил я. — Надеюсь, вам их не жалко?
— Что вы! Забирайте! Он так просил за вас!
— То есть?
— Просил непременно передать вам этот конверт. Сказал: «Он поймет».
Признаться, я ни черта не понял. Но что делать? Я небрежно засунул конверт во внутренний карман пиджака. Подумаю на досуге. Особенно над открыткой. «Дорогая мама! Поздравляем тебя…» Все. Мне здесь больше делать нечего. Или…
А если узнать историю этих вещей? Включая семечку. Интересно, жареная? А на зуб попробовать? Я усмехнулся. Что за бред! Главврач посмотрел на все это и мигом поставил диагноз. Мужчина предпенсионного возраста коллекционирует рухлядь. Старые вещи. А при чем же тогда одноразовый использованный шприц? Сказать, что это тоже винтаж, язык не повернется. Реалии нашего времени: использованные шприцы. Все мы сидим на игле, кто в переносном смысле, а кто и в прямом. Может быть, сие есть символ? Мусор в конверте — закодированное послание человечеству? Раздумывая над этим, я направился к выходу.
— А паспорт? — окликнула меня девушка.
— Ах да!
И я вернулся.
— Тридцать лет, и все еще не женаты, — укоризненно сказала она, возвращая мне документ. Как будто я был злостным неплательщиком алиментов.
— Бывает.
— В гражданском браке жили?
— И это случалось. — Я посмотрел на нее повнимательнее: хорошенькая. И все. Больше ничего не увидел. Но сказал: — Знаете, а я еще вернусь.
Она вспыхнула:
— Что ж…
— Как вас зовут?
— Надя.
— Надежда, значит.
У меня еще оставалась надежда. На то, что я разгадаю загадку. Его ведь убили не из-за семечки. Не из-за использованного шприца. И не из-за открытки «С праздником Восьмое Марта!». Его убили из-за фотографий. И в руках у меня негатив. На конверте так и написано: НЕГАТИВ. Он велел передать это мне. Значит, верил в меня. А если бы в конверте и в самом деле лежал негатив, я бы его ни за что не получил. Те люди, которые поместили его в психиатрическую лечебницу и, ничего от него не добившись, убили, с содержимым конверта знакомы. Это вне всякого сомнения. И подумали то же, что и главврач: человек спятил. Сошел с ума от безысходности, от боли. Возможно, что его пытали. Избивали. Надо бы поехать в морг и взглянуть на тело. А если у меня будут доказательства, написать заявление в милицию и возбудить уголовное дело. Если у меня будут доказательства…
Пока у меня в руках лишь этот конверт. Содержимое которого более чем странно. При чем здесь стоптанная набойка? Имеет ли значение, что от женской туфли? Мне отдали конверт беспрепятственно. На это он и рассчитывал. Кому интересен мусор?
«Он поймет».
НЕГАТИВ.
Если у вас под рукой есть использованная фотопленка, взгляните на нее. Что вы увидите? И кого узнаете? Даже себя — вряд ли. Волосы белые, лица, напротив, черные. Мир наоборот. А потому практически неузнаваем. У меня в руках то же самое. Негатив, который надо проявить. Для этого есть средства. Я должен найти эти средства, раз было сказано: «Он поймет». Он — то есть я.
Никто не знал этого человека так хорошо, как я. Хотя мы и были знакомы от силы полгода. Но мы полгода работали вместе. Бок о бок. Вместе выезжали на съемку, вместе обрабатывали потом материалы. Просматривали отпечатанные фотографии. О главной из них он мне так и не сказал. Не успел. Хотя сказать мог только мне. Самому близкому человеку. Он никогда не был женат, не имел детей, жил на окраине Москвы в однокомнатной берлоге. Уверен: там все перевернуто вверх дном. Они искали то же самое: негатив. Или карту памяти. Может быть, он снимал на цифру. А может быть, и нет. Я никогда этого не узнаю…
Узнаю! Не мытьем, так катаньем. Мы ведь работали бок о бок. И роковые снимки, скорее всего, сделали вместе. Но его убили, а я жив. Выходит, он был догадливее. И внимательнее. У него была выдержка. Дожидаться часами наиболее выгодного освещения, хорошего кадра, снимать одно и то же место утром, вечером, в полдень, зимой, весной, летом… И он поймал в кадр… Что? Кого?
Я обязательно это узнаю. С помощью предметов в конверте, лежащем у меня за пазухой. Вперед!
Панорама
— Моя фамилия Сгорбыш. Павел Сгорбыш, — добавил он.
Передо мной стоял высокий мужчина, на вид лет шестидесяти. Он сильно сутулился, вскоре я узнал его прозвище: Горб. В самую точку. Нос у него был подозрительно красный, глаза мутные, белки в прожилках, со следами кровоизлияний, веки набрякшие, над верхней губой висели унылые усы неопределенного цвета. Возможно, их прямым назначением было скрывать плохие зубы. Я не мог этого знать наверняка, пока Сгорбыш не улыбнется. Но легче, пожалуй, дождаться конца света. Пока он только хмурился и сутулился, а на меня смотрел с откровенной неприязнью. Одним словом, передо мною стоял человек отталкивающей внешности. В старых джинсах с пятнами от реактивов и растянутом свитере. Но ему отныне предстояло быть моим начальником. Поэтому я улыбнулся и спросил:
— А по отчеству?
— Сынок… — проскрипел он и махнул рукой. Какое уж тут отчество? Но все-таки сказал: — Александрович.
— Леонид Петровский, — представился я и добавил: — Можно просто Леня.
