- Сашка, брось! Ну что ты, в самом деле?
- На помощь будешь звать?
Он уперся в стол, за которым вытянулся в струну Горанин. С минуту они, тяжело дыша, молча смотрели друг на друга, потом Герман опустил глаза. Завьялов вдруг почувствовал, что ярость куда-то исчезла. И ненависть тоже. Кто он Горанину? Судья? Карать все равно не ему. Истина в том, что каждому зачтется. Не сейчас, так после. Судьбу обмануть нельзя. Пусть они будут счастливы. Он вдруг рассмеялся:
- А я ведь хотел с ней уехать!
- Куда?
- В Москву. Думал, спасу девочку. Знаешь, Гора, ты не приходи ко мне больше. Сам как-нибудь.
- Это ты зря. Я на тебя зла не держу.
- Ты? На меня? - Он вновь чуть не рассмеялся. - Приятно слышать! Но я ведь не смогу забыть. Если ты в очередной раз не постараешься.
- То есть?
- Заколют меня аминазином по твоему приказу. Буду овощем на здешних грядках лежать, и порядок. Сделаешь?
- Нет, - покачал головой Герман. - Не такая уж я сволочь, йак ты обо мне думаешь.
- А я уже ничего не думаю. Не сволочь, так не сволочь. Мне все равно.
- Саша...
- Там есть кто-нибудь в коридоре? Провожатые?
- Понятия не имею.
- Я пойду, пожалуй. Лягу. Мне здесь хорошо. По крайней мере наверняка буду знать, что по ночам не гуляю, никого не убиваю. На свете есть два спокойных места: тюрьма и больница. Потому что дальше уже некуда. Все, край. А на краю хорошо. Уж лучше, чем посередине. Еды мне много не надо, да и хорошей тоже не надо. Одежда штатская ни к чему. Люди... Людей видеть не хочу, - отрезал он. - Тебя тоже. Прощай, Гора. Извини, руки тебе не подам. И... не приходи ко мне. Очень прошу.
Если Герман и сказал что-то ему вслед, он не услышал. Теперь глухота радовала. Если не хочешь чего-то знать, можно просто отвернуться. Пусть говорят.
ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ЛУННОГО МЕСЯЦА
Прошло какое-то время, теперь ему было безразлично, ночь на дворе или день, зима или лето. Обретенный наконец покой полностью восстановил душевное равновесие. Теперь он спал, и спал спокойно. Даже снов не видел. Никаких. Днем же думал о том, что. произошло. Пытался понять: можно ли было избежать того, что случилось? И понимал: нет, нельзя. Мучился этим, но иначе не мог,. Он просто искупал свою вину. Когда-то грозился уничтожить убийцу жены, теперь понял: умереть легче всего. А вот жить с этим непросто. Но жить надо.
Пару раз в лечебницу заходил Горанин, но он отказался встречаться с бывшим другом. Наотрез. И визиты Герман вскоре прекратил.
Заходила Капитолина Григорьевна, через медсестру попросила у него ключ от квартиры. Он передал, что ключ лежит в кармане куртки, которую у него забрали в обмен на больничную пижаму, и ему безразлично, что будет с вещами. Не пытаясь с ним встретиться, Капитолина Григорьевна взяла ключ и ушла.
Пробовали к нему пробраться и сотрудники страховой компании, где он пытался когда-то работать. Не в этой жизни, в другой. Передачу пришлось взять, но от свидания он отказался. И спустя какое-то время остался, наконец, совсем один. Никто и ничто его больше не беспокоило. Кроме боли, которая постепенно утихала, когда он был в одиночестве.
Прошла зима, наступила весна. В зарешеченное окно он видел, как таял снег. Мартовское солнце, словно через увеличительное стекло, выжигало в сугробах огромные дыры, потом пришел апрель и довершил начатое. Снег превратился в ручьи.
Когда на деревьях зазеленела листва, он отчего-то заволновался. В открытую форточку потянуло гарью: ребятишки, балуясь, поджигали сухую траву. Начался май, скоро должны были зацвести сады. И ему вдруг захотелось увидеть это. Жизнь напоминала о себе, о том, что любой конец, даже плохой, только начало всему. Начало другой жизни, в которой будут свои радости. Новые.
И словно в ответ на его тайные желания в палату заглянула медсестра и без особой надежды сказала:
- А к вам пришли.
- Кто? - вяло поинтересовался он.
-Девушка.
- Девушка? - Завьялов заволновался. - Какая девушка?
- Горанина Вероника Юрьевна.
- Не знаю такую. Постойте! Как вы сказали? Вероника?
- Ее отец раньше был мэром нашего города. Теперь он в Москве, в Думе заседает. А она... -Медсестра еле заметно фыркнула.
- Я хочу ее увидеть.
- Может быть, выйдете в сад?
- А мне можно?
- Вам - да. Вы у нас любимый больной. Тихий, покладистый. Не сбежите же.
- Нет. Я не сбегу, - заверил он.
- Ну так идите! Она там, в садике. Я сказала, что вы вряд ли выйдете, потому как не желаете никого видеть. Но она все равно ждет.
Он торопливо застегнул пижаму, всю, до самой последней верхней пуговицы. Провел рукой по волосам.
- Красивый, красивый, - подмигнула медсестра. И добавила: - Не надо так волноваться. В пижаме идите, там сегодня тепло.
К выходу его сопровождал санитар. Дюжий мужик по-дружески придерживал под локоть.
Впервые за несколько месяцев Завьялов очутился на улице. Голова закружилась, словно от вина, так крепок был воздух, насыщенный терпкими весенними ароматами.
- Осторожнее, - предупредил санитар, когда он споткнулся на ступеньке. - Вон она. Я уж за вами не пойду. Сами вернетесь.
Вероника стояла у клумбы, где расцвели желтые тюльпаны, спиной к нему и разглядывала цветы. Он тихонько окликнул:
- Ника!
Молодая женщина обернулась. Жадно взглянул ей в лицо. Изменилась. Чуточку поправилась, но ей это идет. И повзрослела. Косметики на лице чуть-чуть, помада неяркая, заметно потемневшие волосы уложены в гладкую прическу, одета в строгий брючный костюм. Сейчас Вероника была больше похожа на мать, Аглаю Серафимовну. И глаза такие же, серые, глубокие.
- Здравствуйте, Александр... Саша. Я очень рада тебя видеть, - сказала она несколько напрят женно.
- Здравствуй.
Возникла неловкая пауза. Оба мысленно перебирали варианты продолжения диалога. Наконец он сказал:
- Может быть, присядем?
- Да-да, — тут же откликнулась Вероника и взглядом стала искать, куда бы сесть.
- Вон она, - кивнул он туда, где под яблонями стояла деревянная скамейка, выкрашенная в зеленый цвет.
Молча они прошли под яблони. Прежде чем сесть, Вероника провела рукой по скамейке, стряхнула чешую краски, которая местами уже облупилась. Сели.
- Как чувствуешь себя? — спросила она.
- Лучше. - Он поднял голову и увидел вдруг, что цветочные почки на яблоне кое-где уже полопались. Упругие бело-розовые цветки источали сладкий, упоительный аромат. Аромат весны, надежды, спелых плодов, которые созреют на деревьях к осени. Обязательно созреют! И улыбнулся: - Лучше!
