— Это его бывшая любовница, — услышала Анна вкрадчивый голос Ленского. — А вон та — будущая.
Он кивнул на рыжеволосую девицу, которая не проявляла к Малиновскому никакого интереса и, кажется, вообще не была с ним знакома.
— С чего это ты взял? — разозлилась Анна.
— А Денис их чередует по кругу: черная, белая, рыжая. Я его привычки не первый год знаю. Ну как? Будешь занимать очередь? Только учти, что не пройдет и недели, как он поменяет тебя на очередную брюнетку. Привычка — вторая натура. — Тут Ленский тяжело вздохнул: — Впрочем, можешь попробовать.
— Какой ты мерзавец!
— Я?! Вот уж нет. Я-то по натуре жуткий консерватор и могу дать слово, что никогда тебе не изменю. Так что выбирай: всегда со мной или пару месяцев с ним.
— Я пока не сошла с ума!
— И это радует. А он просто кобель. От этого не лечатся, от этого умирают.
— Все, поехали отсюда, — Анна решительно поднялась.
— И я так думаю. Тебе хватит или еще дозу прописать? Может, застукаем его с кем-нибудь в постели?
— Замолчи!
— Правильно, не стоит.
Анне захотелось его придушить. Нет, не насмерть, потому что он, мерзавец, как всегда был прав. Как всегда, он попал в самую точку: Анна терпеть не могла очередей, особенно за живым товаром. Вполне хватило Вани Панкова. И после поездки в казино она слегка охладела к чарам Малиновского. Нет, он не перестал ей нравиться, но при мысли о том, что придется для начала занять очередь в его постель, Анну слегка тошнило. И она тут же приходила в себя.
Ее жизнь летела, как паровоз, которому все время дают зеленый свет: вперед и со свистом. Проходили дни за днями: уроки английского языка, вернисажи, музеи, показы мод, приемы, гости. Мама с Сашкой наконец переехали в дом Ленского. Сына теперь возили в школу на машине, да и школа эта была не простая, а мама от скуки разбила себе несколько грядок в углу огромного сада, разумеется, с разрешения Ленского. Иногда он со странной усмешкой наблюдал, как она пропалывает свеклу и прореживает морковь. Кроме того, мать часами просиживала в огромной библиотеке и, стосковавшись по работе, затеяла составлять каталог всех имевшихся там книг.
Иногда Ленский уезжал за границу, заранее никогда о своем отъезда не предупреждал, с собой Анну не звал, да она и не настаивала. Больше всего она не любила этих странных прощаний в аэропорту, иногда вообще не понимала, зачем Ленский ее туда таскает. Прежде чем пройти паспортный контроль и направиться на посадку, он молча и будто бы нехотя целовал Анну в щеку, ронял небрежное «пока» и, ни разу не оглянувшись, уходил прочь. Она только вздыхала с облегчением и возвращалась к своим картинам, книгам и бесцельным поездкам по городу. Впрочем, надолго Ленский никогда не уезжал. Сама Анна за границу не рвалась. Зачем? И так все есть, всего хватает, а чужая жизнь, она и есть чужая жизнь.
С некоторых пор она терпеть не могла модных курортов. Один раз они слетали с Ленским на уикенд в Италию. Во-первых, Анну долго рвало в самолете: оказалось, что она абсолютно не переносит этот вид транспорта. Мысль о том, что возвращаться придется таким же образом, отравила ей весь отдых. Во-вторых, ей не понравилась незнакомая еда, не понравились люди, тоже решившие провести свой уикенд на модном курорте. Особенно не понравились тупые бритоголовые братки с золотыми цепями на шеях и их красивые телки в золоте и бриллиантах, которые считали Анну своей. Будто бы Анна была такой же, как они, девочкой на содержании. Втайне она тешила себя мыслью, что у них с Ленским все по-другому, и никакая она не телка, и уж тем более не девочка, которая скрашивает жизнь немолодого богатого господина.
Через год Ленский сделал Анне «скромный» подарок. В этот вечер они, как обычно, сидели в комнате перед камином, шел дождь, на улице было холодно и мерзко, а здесь тепло и тихо, потрескивали дрова, в камине ровно гудело пламя. Ленский позволил себе немного расслабиться, маленькими глотками пил подогретое вино, и его слегка разморило.
— Нюра, а ведь год прошел! — Он сказал это задумчиво.
— Да? Как интересно!
— А ты все такая же язва.
— Прелестный комплимент для нашего юбилея!
— Ладно, не дуйся, я купил тебе подарок.
— Бриллиантовые серьги?
— Еще чего! Нет, Нюра, в тебе ни грамма романтики. Я купил маленькую виллу в Греции и назвал ее «Эсмеральда», что значит «жемчужина». Ну как?
— Пошло, Ленский. Я не о вилле, о названии.
— Зато красиво, могла бы в этот раз гадости и не говорить, — вдруг обиделся он.
Они помолчали немного, Анне вдруг стало стыдно: плюнула человеку в душу. И она улыбнулась:
— Ты извини. Что, в детстве любил читать «Собор Парижской Богоматери?»
— Хотя бы.
— Спасибо, Дима, я рада.
— А чего тогда невеселая? Тебе что, подарок не нравится?
— Ну сам подумай: что мне какой-то дом на каком-то Средиземном море? — Анна пожала плечами: — Я его даже себе не представляю, как он может мне нравиться?
— Хочешь, поедем туда? Кстати, а почему мы с тобой только один раз были за границей?
— Потому что тебе некогда, ты никогда не бываешь в отпуске, в редкие выходные не расстаешься с сотовым телефоном. Ты работаешь, я учусь, хожу по музеям — галереям, и к тому же я плохо переношу самолет и акклиматизацию, вспомни Италию. Нет уж, раз родилась в России, среди березок средней полосы, так мне тут и быть.
— Ладно, никто ничего не знает про свою жизнь. Бери мой подарок, владей.
— Ты на меня оформил виллу? — поинтересовалась Анна.
— Да.
— А если мы расстанемся?
— Тогда заберу обратно.
— Милый подарок. Понять бы только, к чему все это.
— Со временем поймешь.
— И кто мне скажет, когда же придет это самое время?…
Анна вздохнула, подвинула свой бокал, в который Ленский плеснул шампанского, и с удовольствием выпила: все-таки целый год, прожитый вместе, — это повод.
Глава 4
УСПЕХ
Иногда Ленский спрашивал мнение Анны о какой-нибудь купленной им картине, а поскольку их вкусы сильно расходились, то начинались бурные дебаты. Она давно уже научилась сдерживать себя и молча проглатывать самые обидные слова, но его пристрастие к так называемой живописи просто выводило Анну из себя. Она не понимала, как такого человека сумели убедить, что картины эти со временем будут стоить больших денег.
— Нюра, ты больная. Какая тебе разница, что там висит? — усмехаясь, спрашивал Ленский.
— Это ты больной. Ты, случайно, не дальтоник?
— Нет. С чего ты взяла?
— Пойди, проверься у окулиста. Ты абсолютно не чувствуешь цвет.
